Кто не научился говорить — тот навеки в ловушке.
О. Токарчук, «Бегуны»

Токарчук и Уэльбек настолько разные по идеологии и тональности литературы, что сравнение их, кажется, способно высечь искры. Они существуют в параллельно-противоположных мирах, но в уходящем году столкнулись в едином медийном поле, что делает интригу сравнения напряженнее. Ольга Токарчук с романом «Бегуны» только-только получила отсроченную Нобелевскую премию. Роман Мишеля Уэльбека «Серотонин», как пишет европейская критика, стал книгой-сенсацией года.

Оба писателя находятся на пике общественного интереса, немудрено, они близко и тонко чувствуют сегодняшний день. Впрочем, не думаю, что нужно сталкивать столь разных авторов на почве острой проблематики, связанной с гендером или мигрантами, — это было бы по-журналистски скандально, но не очень продуктивно. Куда интереснее у писателей столь разного миропонимания увидеть точки сближения, пересечения на уровне понятий и символов — с одной целью — двойной усиленной оптикой увидеть общеевропейские тенденции осмысления современного мира.

Этот материал будет наименее концептуальным, потому что точки столкновения, а точнее, соприкосновения сами по себе важнее и интереснее, чем идеологическая конструкция, которую можно под них подвести.

Красноречивое несовпадение миров Токарчук и Уэльбека начинается с формальной стороны — собственно, с принципиального выбора локаций для романов. Герой «Серотонина» Флоран-Клод Лабруст все повествование перемещается по квартирам, загородным домам, крохотным каморкам. Их в романе действительно много, первая квартира, затем гостиничный номер, затем снятый у друга домик, потом снятый самостоятельно дом в лесу, взломанный для наблюдения за бывшей любимой ресторан, и наконец, купленная бетонная клетушка в Париже — финальная точка повествования, студия, в которой герой собирается так или иначе закончить свои дни (если без спойлеров). И  принципиальная открытость и «общественность» мира героини Токарчук — центральный объект романа — аэропорт, то есть мир, как аэропорт, вечный перекресток, транзит, поток, город на перекладных… Из аэропорта героиня уходит, кажется, только для того, чтобы оказаться в гиперпространстве московского метро, несколько дней ездить по кольцевой, бродяжничать, вылезая наверх только для ночевки… (Забавно, как только европейской писательнице, правда, с украинскими корнями, понадобилось темное хтоническое начало, территория демонического ужаса, рукотворного ада и прочей достоевщины — для художественных целей, конечно — тут же на помощь пришла Россия, Москва, все наше, родное… Негде больше гулять демонам европейских авторов! Шутка. Недавно Токарчук в интервью российской прессе призналась, что всю книгу придумала в нашем метро. Не шутка).

Несмотря на кажущуюся идеалистически-европейскую разомкнутость героини «Бегунов» и зажатость в намеренно тесных пространствах (состоятельный Флоран специально снимал крохотные номера), нельзя сказать, что Токарчук воспринимает мир бесконечно светлым пространством свободы. Скорее, в безразмерном пространстве аэропорта с ее героиней происходит то, что давно терпит герой «Серотонина»:

«Мира слишком много. Его бы уменьшить — вместо того, чтобы расширять и множить. Вновь запереть в маленькую коробочку, переносной паноптикум… (…) Заглядывать туда через отверстие, словно в фотопластикон, дивиться каждой детали. 

Увы, наверное, уже поздно. 

Похоже, нам остается только научиться постоянно делать выбор. Стать как тот путешественник… (…) Он говорил, что время от времени непременно должен пойти в Лувр и постоять перед единственной картиной, которая, с его точки зрения, достойна внимания.  Остановиться перед Иоанном Крестителем и взглянуть туда, куда указывает его палец».

Этот пассаж в «Бегунах» обескураживает. Оказывается, аэропорт, где распахнуты все двери, бесконечны потоки людей и смыслов, как модель мира не очень-то работает. Оказывается, выбор — это трудно, и может быть, тем более тяжело, когда мир распахнут тебе навстречу.

Герой Уэльбека реагирует на требование выбора еще жестче. Размышляя о судьбе своего друга, Флоран как бы случайно бросает:

«Но был ли у него выбор? Да и вообще, разве у кого-нибудь есть выбор? Я сильно в этом сомневался».

Строчка хлещет, как плеть. А к финалу, когда герой планирует, но так и не решается сделать выбор и поступить так, как задумал, проблема выбора превращается в настоящую драму. На обложке «Серотонина» — птица в прицеле снайперской винтовки. Вот он, момент выбора, который герой должен сделать сам, без помощи Иоанна Крестителя.

Резче всего прочерчивает линию раздела между мирами (так и хочется сказать «двух мизантропов») Токарчук и Уэльбека другая проблема, не выбора, а — слова. Слово, текст — ключевые понятия для любого писателя, отношение к ним определяет картину мира творца. И вот здесь разница огромна, для одного слово — точка разрыва, надрыва, для другой оно ровно противоположное, слово — консервант, способ сохранения людей.

Уэльбек: «Плохо, когда влюбленные говорят на одном языке, плохо, что они действительно понимают друг друга и объясняются при помощи слов, ибо слово предназначено для пробуждения разногласий и ненависти, а вовсе не любви, слово разобщает уже в процессе произнесения».

Ни о каком созидании нет и речи. Зато его пропагандирует Токарчук, когда высказывает идею, чтобы все люди на земле писали друг о друге романы, ведь только так можно и познать себя, и сохранить:

«Давайте записывать друг друга — это наиболее безопасный способ коммуникации, давайте обменивать друг друга на буквы и инициалы и запечатлевать на листочках бумаги, подвергать друг друга пластинации, погружать в формалин фраз.

Ни одну ситуацию не оставлять непроясненной, нерасказанной, ни одну дверь — закрытой; высаживать их пинком проклятия — даже те, что ведут в стыдные и позорные коридоры, о которых нам хочется забыть. Не стесняться ни одного проступка, ни одного греха. Грех рассказанный — отпущен. Рассказанная жизнь прожита не зря. (…) Кто не научился говорить — тот навеки в ловушке».

Слово не просто оружие, оно едва ли не последняя и бесконечно светлая преобразующая сила, а отсутствие слова, бессловесность, есть ловушка, смерть, тлен, ад. Не зря в рассуждении о слове возникает термин «пластинация», то есть современное бальзамирование, но не буду расшифровывать, чтобы не портить впечатление будущим читателям романа.

Еще один важнейший триггер внутри того и другого текста, раскрывающий авторское мировоззрение — телесность, речь в «Бегунах» и «Серотонине» идет про телесность женскую.

И если герою Уэльбека «…нужна была любовь, и любовь во вполне определенной форме, любовь вообще, но главное, мне нужна была писька, писек на этой планете довольно скромных размеров выше крыши, буквально миллиарды писек, как подумаешь, так голова кругом идет, каждый мужчина, полагаю, хоть раз в жизни испытывал это головокружение…» и таким образом, женская «писька» для него в лучшем случае «вполне определенная форма» любви, вожделенная и сводящая с ума (проблемой выбора?), то для Токарчук вагина это объект прекрасного, настоящий телесный фетиш:

«Тела же, в сущности, схожи — это же всем известно. Но только не вагины. Они подобны папиллярным линиям — эти недооцененные полицией, застенчивые органы можно было бы использовать для идентификации: они абсолютно неповторимы. К тому же красивы, словно орхидеи, форма и цвет которых, как известно, привлекают насекомых».

Нет, мне не кажется герой Уэльбека грубым и похотливым, я вполне верю в его трогательное помешательство, головокружение от «миллиарда писек», однако если Флоран так выражает одиночество и дефицит любви, то героиня Токарчук обращается к телесности скорее созерцательно, как к источнику понимания людей.

Эта тема живет в книге не провокативно, а как демонстрация одного из подходов к познанию жизни и смерти. Как Токарчук визуализирует, детализирует пожилых и умирающих героев — телесность и ее ощущение становятся блистательно используемым художественным приемом, что важнее любых идей. С чисто эстетическими, как кажется, целями с любовью описанная немолодая женщина, пытающаяся соблазнить молодого ученого, с дочерней теплотой и старательностью выписанный пожилой ученый специалист по античной культуре, — герои Токарчук уютно умещаются в общей концепции ее книги, которая звучит так:

«Цель паломничества — другой паломник».

И пока героиня «Бегунов» находит на пути новых друзей (даже заканчивается роман новой встречей на последней странице), Уэльбек проводит героя через редкий лес случайных попутчиков, почти призраков — он разрушает гражданский брак Флорана, оставляет его без работы, коллег, убивает друга, и наконец, он лишает его одной бывшей, а к другой, самой любимой женщине в жизни, попросту не пускает.

Токарчук ищет и находит людей, по-женски делая мир уютней, Уэльбек теряет и избегает их, несмотря на импотенцию не переставая быть агрессивным мужчиной. Однако здесь, кажется, пора остановиться. Я обещал не подгонять под столь сложный материал никаких концепций.

Резюмируя и рекомендуя обе книги взыскательному современному читателю, отмечу, что безусловно важные новинки не перевернули во мне слишком многое, не стали причиной прозрения. Но оба текста оказались чрезвычайно важны и целебны, хотя бы потому, что и там, и там в центре внимания — зрелый мужчина и зрелая женщина «за сорок», которые многое прожили, многое поняли, а потом растерялись… И их ощущения плотно соединились с растерянностью, в которой оказался окружающий нас в начале XXI века мир. Мне кажется, обе книги об этом: не о расколе, а о единстве с миром, который, кажется, тоже, как мы, не знает куда идти.