Пить кружками сопли и играть в футбол головой комиссара — Арсений Гончуков

Арсений Гончуков 

режиссер, сценарист, писатель

Меню Закрыть

Пить кружками сопли и играть в футбол головой комиссара



Травмоцентричность современной литературы как оправдание и как приговор.

Утверждение, что передовая современная литература (т.н. «высокая», тяготеющая к социально-философским обобщениям, премиальная проза и поэзия) в нашей стране застряла и вот уже несколько десятилетий буксует в осознании и переработке (подобной переработке мусора) исторических травм, — давно звучит общим местом. Травмоцентричность постсоветского искусства является и оправданием, и диагнозом одновременно — при этом первое опасно, второе безнадежно. Вот бы сесть за большой круглый стол и обсудить, и попытаться разомкнуть гребаную цепь, но такое возможно разве что в сказке.

Очень жаль, потому что мы недооцениваем проблему авторской зацикленности на исторической травме. При всей травмоцентричности, во-первых, писатели подчас не понимают, как подступиться к работе с общественной болью, с чего начать, а во-вторых, и это самое неприятное, многие не готовы учиться вести подобную работу. Проще говоря — болит, но трогать болячку не желаю, авось само подсохнет. В лучшем случае, литература делает робкие попытки испросить разрешения общества на сеанс психотерапии. При этом литераторы не до конца понимают, где трогать можно, а где нельзя.

Ближайшая аналогия — доктор, которому надо срочно спасти человека (в лесу или на деревенском пляже), но он не знает, как это сделать, потому что он не доктор.

Не так давно в Питере состоялась церемония вручения литературной премии «Национальный бестселлер», итогами которой литературная общественность, кажется, оказалась довольна — «Финист» Андрея Рубанова и мастеровит, и оригинален. Однако в шорт-листе остались романы, вызвавшие не меньший резонанс — о них спорили, на них делали ставки. Предлагаю остановиться на двух. Это «Калечина-Малечина» Евгении Некрасовой, самый, пожалуй, упоминаемый за остроту проблематики роман, и роман гораздо более масштабный, исторический — «Я буду всегда с тобой» Александра Етоева, который прочили в победители, тем более Етоев — автор опытный и премиальный.

Роман Етоева это попытка саги про нелюдей из НКВД, противостоящих им нелюдей из МГБ, про русское заполярье, лагеря, все это на фоне и во время войны, в центре повествования — свободный художник скульптор, а заканчивается роман красочной мясной мамлеевщиной, круто замешанной на шаманских штучках.

Вещь Некрасовой — трогательная повесть с элементами магического реализма про маленькую девочку, которую в школе и дома беззастенчиво буллят. Настолько интенсивно и беспросветно, что весь роман становится попыткой ребенка спастись из горящей избы, где ее неминуемо искалечат.

Итак, перед нами две современные хорошо написанные книги, где в художественном замысле заложена работа с травмами. Повторюсь, и стилистически, и с точки зрения языка, структуры, персонажей это удачные, добротные произведения. Но нас интересует, каким образом они решают мировоззренческие, или, если хотите, системные проблемы своих героев.

Прежде чем пойдем в тексты хочу привести цитату из недавнего программного материала в журнале «Огонек» за авторством известного критика и замглавного редактора журнала «Знамя» Натальи Ивановой. Упоминая о том, как слабо современная русская литература откликается на актуальные общественные вызовы, Наталья Борисовна так и пишет: «литература перед этим теряется» и это прямо скажем обидный эпитет. Далее тоже больно, но невозможно не согласиться: «Вместо условно современного романа мы получили девятый вал ностальгии — прошлое, непрошедшее прошлое, корни, семья и ее прошлое, сага, глубоко роет крот истории, до XVI века и глубже. Все это упирается в недодуманное, непроговоренное прошлое страны.

Отсюда и «страх политики». Не было суда над прошлым, не было общенациональной дискуссии, упустило общество этот момент и эту возможность. Поэтому вынужденно-гипнотически возвращается на места преступлений. И литература тоже, вместе с ним».
Все — так, и повторюсь, было бы полезно сделать широкий анализ на примере ряда произведений, чтобы увидеть механику того, как происходят попытки вернуться и проговорить, или даже — додумать, осудить. Чтобы понять, как происходит та самая работа с прошлым, если она происходит, конечно.

В романе «Калечина-Малечина», как отмечает автор, показан «человек в самом хрупком его психическом состоянии» и показан, нужно согласиться, — пронзительно, так, что к горлу подступают слезы. Безусловно небесталанный творческий ребенок мечется в каком-то душном безвыходном советско-российском аду своей крохотной жизни: ее унижают в школе и сверстники, и учителя, ее не считают за человека дома, самые близкие и родные, вымещая на ней и банальную раздражительность, и собственное социальное унижение. Защиты, собственного «островка безопасности» у девочки нет нигде, только ночью, глядя в потолок, ребенок может успокоиться, собрать себя в кулачок, выдохнуть. Загнанный в угол, забитый, как будто спутанный в тугой колтун насилия и равнодушия маленький человек — это страшно. Но вот появляется тот самый элемент магического реализма — фольклорная кикимора, которая помогает девочке решить свои проблемы.

Некрасова профессионал (закончила в том числе Московскую школу кино) и она не «теряет» финал, «вырезая» в конце книги героиню и ее маму из прошлого — из той школы, из того дома, из той семьи (мужу дан развод). Финал, когда ребенка вынули из мрачного подмосковного ада, читается позитивно, с огромным облегчением, и уже нет кикиморы, которую девочка, как персонификацию своей боли, забыла. То есть финал читается разрешением всех конфликтов, новой жизнью новой семьи, но что же здесь смущает? Собственно все это и смущает. Всю книгу мы наблюдали маму, папу и дочку, между которыми нет мира и взаимопонимания, а в финале мы увидели классическую неполную семью разведенной женщины, семью с матерью-одиночкой во главе, в чем нет ничего ужасного, но где же здесь работа с негативным опытом, именно работа — все плохое было побеждено, отринуто, срезано, но и только.

Больше всего не хватает в финале этого пронзительного романа — одного мало мальского, пусть символического, но — разговора дочери с матерью. Воссоединения, взаимопонимания, самых первых слов… Мне кажется, это возможно было сделать не догматично, не назидательно. Но нет, в финале мы не видим ни сцен прощения, ни начала новой семьи, мы видим мать и дочь на большом расстоянии, они уже там, далеко, в новом. Красиво, позитивно, но недостаточно.

Повторюсь, все это не проблемы автора, который волен делать так, как ему нравится, здесь мы рассматриваем роман предельно объективировано, как модель, как структуру, повторяющую, словно слепок, актуальные тенденции современной литературы.
Александр Етоев написал роман «Я буду всегда с тобой» на тему, о которой хотелось бы затеять отдельный разговор. Главный герой — художник, талантливый скульптор, спокойный и добродушный мужик, живущий ради искусства и творчества. На протяжении всего повествования Степан Рза пытается избежать расправы — уйти от неизбежно надвигающейся на него судьбы репрессированного. Снаряды летят и рвутся рядом, но он на свободе; ему доверяют работать с каррарским мрамором и это в глухом лагере за полярным кругом, но воздух плотнее, небеса темнее, гроза вот-вот ударит и похоронит Степана под лавиной доносов и допросов. Игра в кошки-мышки художника и комиссара — высокооктановое топливо для построения интриги, которая «держит», но самое интригующее и завораживающее в романе даже не противостояние, а внутреннее состояние Степана Рзы, ведь он спокоен, он гармоничен и свистящих у виска пуль не боится. Мощная несущая конструкция романа — это цельная несгибаемая личность Художника с одной стороны, а с другой — давящая катком, удушающая все живое, равняющая все под один натертый до зеркального блеска сапог сталинская эпоха.

Но в чем работа, и где победа, преодоление? Не хочется носиться с риторическим вопросом-лекалом, меряя по нему самобытные литературные произведения, как раньше любое высказывание выверяли количеством ссылок на классиков марксизма-ленинизма, но тем не менее. Финал добротного и столь нужного романа обескураживает, не хочу оскорблять автора домыслом, что рукопись просто пора было заканчивать, но мне трудно подобрать причину, зачем в финале понадобилось уводить роман в откровенную мамлеевщину, мистику, шаманизм и галлюциногенный трип — и в итоге в самом конце реалистичной правдивой вещи пить кружками сопли и играть в футбол головой?

Нет, я не хочу сказать, что финал загублен, и даже думаю, кого-то он устроит. Но если задаться вопросом, ради чего перед нами старательно разворачивали полотно романа, рисуя эпоху сороковых, ее быт, ее героев, то с ответом может возникнуть некоторое затруднение. Катарсиса там не положено — мы не увидим кульминации, финальной точки изменения судеб главных героев, и главное, не увидим результата все той же работы с травмой, которую даже не забинтовали, а накинули на нее простыню и иди домой, истекай кровью или что там у тебя течет. Если читатель останется в недоумении, я пойму его.

Остается только добавить, что лучше всего считать финал символичным. Что еще сказать, если автор не привел тебя к обязательным читательским процедурам (кульминация, финальное событие, развязка, авторские выводы и т.д.), нужным для принятия материала, для опыта, да и просто для удовольствия. Может быть, так и нужно, и такова современная литература? Герой растворяется в иррационально-кровавом мухоморном сне циркумполярных шаманов, не отвечая ни на один из вопросов о своей судьбе и предназначении… Он не покаялся, не исправился, не предал, не стал жертвой, не стал палачом, автор смикшировал его, как ненужный и бесполезный звук эпохи. Без работы, без обработки, в сыром виде. Впрочем, да будет так. Без иронии, соглашусь с этим финалом. Возможно, голова комиссара, которой играют в лагере в футбол — лучший вариант окончания, точнее, не лучший, а мы его действительно заслужили.

Самые сильные и отчетливые сигналы эпоха подает нам акупунктурой на текстах самых дерзких и ярких авторов, и, как правило, поэтов. Подборка стихов нынешнего победителя премии «Лицей» Оксаны Васякиной двухлетней давности на Снобе — не свежая, конкурсная, но кажется, более программная. Тогда поэт обналичил программу собственного поэтического поведения, опубликовал литературное и мировоззренческое кредо:

<…>

один человек мне сказал
что стихотворение это такая чистая штука в которой нет ни одного лишнего слова
нет думаю
стихотворение
это вылизанное место вот что такое стихотворение
это вылизанная рана на бедре собаки
кислое от сукровицы и выступающей крови рыжее с мокрой шерстью по краям вот что такое стихотворение

В этом ударном фрагменте большого текста нет ничего новаторского, нет никакой революционной идеи, мы снова слышим про ту самую пресловутую травму. Та же рана, личная, общая, постулируется как главный источник поэтического вдохновения (прошу прощения за старорежимную лексику), а основное предназначение поэзии — работа языка (да, это каламбур), то есть — зализывание раны. Таким образом, поэзия — лекарство, накладная шина, бактерицидная слюна на наши раны. «Взгляд, конечно, очень варварский, но верный».
Более того, мне кажется, принципиально важен у Васякиной и эстетический аспект. Как нарочито неприятно, физиологично изображается рана на бедре собаки, низменно, грязно, с сукровицей и мокрой шерстью. И это крайне важно, потому что поэт как бы заранее оговаривает, с чем имеет дело, с чем придется иметь дело всем нам — с чем-то медицински правдоподобным. Безусловно, это большая смелость — такое обнажение, и я привел фрагмент потому что именно такой смелости не хватает, на мой взгляд, сегодняшним художникам. Четкого понимания цели, честного осознания ее неприглядности, смелости — ее зализывать. Вот и все. И не беда, что вольный или невольный «манифест» текста Оксаны Васякиной звучит для нас с такой откровенностью только сегодня, то есть так поздно. Но он звучит, а значит, дает надежду.

Резюмируя, вспомним, что мы начали разговор с общепринятой сентенции — современная русская литература только тем и занимается, что работает с прошлым, с травмой, головы не может поднять. Теперь самое время добавить аргумент, который неизменно появляется «в комментах» к подобным постулатам. Он о том, что мы, наше общество, еще не готовы к тому, чтобы встретить лицом к лицу свою, скажем так, историческую боль, мы не готовы увидеть и проработать, преодолеть, покаяться, нам легче блокировать и огородиться, отрицать и «ничего не подписывать». Потому мы, россияне, такие закрытые и агрессивные. Да, да, это тоже расхожее мнение.
Что ж, думаю, доля дыма, которого без огня не бывает, в этом утверждении есть. Но тогда тем более любое обращение к травме, любая работа с ней — уже подвиг, которому нужна смелость, о чем мы говорили выше.

Таким образом, возможно, нужно просто оставить авторов в покое. Искусство работает тихо, незримо, но добросовестно, как муравьи в муравейнике, и в итоге вода камень точит.