Арсений Гончуков.  Доказательство человека. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2023.

 

Человек всегда думает о смерти. Даже если не думает, он подспудно, подземно ее чувствует. Каждый день. Каждую минуту и каждую секунду. И, думая о смерти, тем самым он помышляет и о бессмертии — как об альтернативе смерти. Протагонист-жизнь думает об антагонисте-смерти, и этот трагический безусловный Голливуд пропитывает нашу жизнь, как вино — хлеб.  И всякая книга о жизни-смерти (главнейший и древнейший архетип культуры и основная тема искусства) — это попытка прикоснуться к бессмертию.

Арсений Гончуков в книге «Доказательство человека» вступил в храбрый диалог  с Временем, чтобы предъявить ему свою версию бессмертия и обозначить свое к нему отношение. Именно здесь и сейчас: пока есть еще человек и пока существуют его чувства.

Эмоция — гораздо более древнее явление природы, нежели мысль. Тейяр де Шарден в книге «Феномен человека» пишет об искре психизма внутри камня, внутри геологических напластований. Тейяр де Шарден, как и наш Иван Ефремов, был палеонтологом, такая работа с толщей времён дает человеческой душе право беспрепятственно путешествовать по тем областям знаний и ощущений, в которые мы, в массе своей, не лезем, как в холодную воду, именно потому, что ее,  ледяной воды Времени, откровенно боимся.

Мы в будущем не поймем ничего.  Оно нас и вправду устрашит. Даже если оно  не надвинется на нас водами, дымами и огнями Апокалипсиса и не вспыхнет тотальной ядерной войной.

Страшнее такой войны то будущее, которое изображает Арсений Гончуков. Не покупайтесь в книге «Доказательство человека» на то, что в будущем вроде бы всё так, как в нашем настоящем, очень похоже, — ну а что, всё, возможно, и будет так же, как и сейчас, человек любит человека, человек нападает на человека, чтобы его уничтожить, умертвить, человек заботится о своем здоровье, человек отлавливает человека, преступившего закон… Но изменение биологического существа человека повлечет за собой появление киборгов и клонов, а всемерное развитие искусственного интеллекта (его уже сейчас называют ИИ, или совсем уж ласково, как домашнего зверька — Искин…) заставит родиться на свет цифровых людей — родиться, так получается, после смерти, post mortem.

Как будут чувствовать себя оцифрованные люди? Что они будут испытывать? Оснастят ли их голосами, чтобы они могли общаться с теми, кого оставили в мире живых… еще живых? О да, конечно, оснастят. Цифра обратится в человеческую речь, чтобы оставленный мог наивно и отчаянно подключиться к иллюзии продолжения жизни. А может, не к иллюзии, а к последней правде?

«— Странность в том, что чувствуешь себя совершенно голым, — он сказал тихо, серьезно.

— Голым? — растерялась она.

— Ну то есть… Голым, в смысле открытым со всех сторон. Но не очень понятно, где ты… Когда ты голый, ты ощущаешь кожей воздух, как-то чувствуешь пространство…

— Как ты красиво говоришь, я так люб… — воскликнула она.

— Да, — оборвал ее и продолжил: —  А сейчас я как будто голый, но даже этого  я не могу почувствовать. Понимаешь?  Как будто заперт в тёмной комнате.  В безвоздушном и бестактильном помещении, где ничего не могу ощутить, потрогать, увидеть…

— Но ты же слышишь меня!

— Да. Слышу тебя… Слава богу…

Он выговорился и замолчал. Прошла минута.

— Ты здесь? — спросила она<…>».

Оцифровать мозг гражданина имярек. Оцифровать мозг гения: Эйнштейна, Моцарта, Пушкина, Хаббла, Достоевского, Вернадского, Ларса фон Триера. Равна ли будет цифра — Живому? Будет ли цифра мыслить, страдать, жить? «Я жить хочу, чтоб мыслить  и страдать…/  Но ведаю, мне будут наслажденья/ Средь горестей, забот и треволненья…» — говорит Пушкин, дрожа и улыбаясь, сквозь слезы. Но даже не в этом дело. Уравновесятся ли на чаше ценностных весов человечества две эти вновь зафиксированные внутри хитроумной машины цифры — гения и простого смертного?

А чип, вживленный в мозг маленького ребенка? Младенец больше никогда не вспомнит войну, внутри которой родился.  Он будет вспоминать, ощущать лишь красивое, яркое, мирное, милое. Волшебный чип отвернет его от переживания зла и горя.

В романе Станислава Лема «Возвращение со звезд» вернувшиеся на Землю звездолетчики обнаруживают, что из цивилизации исчезла агрессия, и узнают, что новорожденным сразу делают инъекцию изумительного вещества, на генном уровне убивающего злобу, ненависть, насилие… И на планете нет войны, ура! Гончуковские герои смотрят в ту же сторону.

Я оцифрован — я бессмертен! Разве это не чудо?!

А если мне надоест жить? Если я устану жить?

Если я захочу — всё равно, в цифре или в реале! — умереть, каким бы страшным парадоксом это ни звучало?

«— Ну так вот… — Григорий Степанович продолжил разговор, начатый в лифте. — Диплом ты лучше напиши не о проблемах, как ты говоришь… “этики погружения пациентов” в эти, в “экстремальные виртуальные модели”… Это все, конечно, интересно вам, молодым…

— Ну а как? Вы же сами рассказывали, секс, снафф, сафари, казни…

— Да пожалуйста! Реальность заказывают разную, любые прихоти за деньги клиента… Хоть в эпицентре ядерного взрыва. Как только у нас не умирают… И это, конечно, кажется вам крутым… Но! — Он чуть замедлил шаг, посмотрел на Мишу: — Видел только что “кино” в просмотровых очках? Про бабку,  про соседку, огород…

— Видел.

— Ну так вот. Напиши о том, как человек хочет умереть на родном огороде на грядке среди редьки и петрушки да мелиссы вместо лимончика. Вот о чем напиши<…>».

Пока еще, в нашей реальности, в нашей исторической повседневности, машина не может заняться самовоспроизведением.  Когда Ивану Ефремову говорили, что машины начнут развиваться и размножаться сами, что человек потеряет контроль над ними, что грядет ужасающее и неостановимое восстание машин, Ефремов улыбался и отвечал:  «Машина — дура, подошел и выдернул штепсель из розетки». Да, в середине XX века технологии были таковы. Но прошло почти столетие — и явились сюжеты «Терминатора» и сериалов про киборгов, явился фантастический рассказ, где в таинственном механизме оживляют сознание Пушкина, явился киборг Бишоп из франшизы «Чужой», явилось втягивающее, как воронка, сериальное «Чёрное зеркало»… И вот теперь — книга  Арсения Гончукова «Доказательство человека».

Название архиудачное. Человек сам себе доказывает, что он человек. А человек оцифрованный начнет доказывать, что именно он и есть человек, и он тоже живой, и он тоже мыслит, чувствет и страдает! На планете будут существовать две разные цивилизации, две культуры — привычная и чудовищная, и впереди ляжет два пути — как два текста: один о чувствах, слезах и праздниках, другой —  о равнодушном скрежете железа.

Но только ли о нем, о железе, рассказ? Может, ИИ научится по-настоящему рыдать и смеяться? И ласково прижимать вновь рожденного ИИ-ребенка к ИИ-груди?

Тогда как быть тому человеку, кого накрепко соединили, сплели с машиной? Кого обрекли на неведомое синтетическое бытие? Нет начала такой жизни. И нет конца. Нить беспрерывно тянется, не порвать. Это намёк на то, что теперь вечное железо будет дирижировать жизнью, судьбой? Намёк на то, что цифра станет земным хозяином?

«И сейчас вы мне опять скажете: как же так, Кирилл Анатольевич, как же так, а вы сами-то, сами-то кто? А? А? И я вам отвечу: да, конечно, я тоже гибрид. Ну, так запретите! Запретите перенос людей в роботов! Остановите сращивание живых людей и машин! Пока не поздно! Остановите! И казните меня! Посадите на электрический стул! Или выведите вон во двор! Ну! Почему вы этого не делаете? Почти восемьдесят лет мы движемся к неминуемой катастрофе! Да, это чуть дольше, чем я предполагал… Но это не отменяет ужасного финала для всех нас… Точнее, вас, биологических людей! Вы обезумели, люди! Доверять себя машинам! Отдавать свои личности роботам, добровольно… И развивать эту отрасль! Ладно — мы!.. Я! Наши технологии. Мы первые, мы устарели, как мобильные телефоны… Но новые машины! Которые делаете вы сейчас! Они же почти самостоятельные!  Вы просто ни черта не знаете, Петров…  Что они там разрабатывают в своих виртуальных институтах — и что собирают на совершенно реальных заводах. И к чему уже, может быть, пришли. Это же захват! Самый настоящий. Механизм запущен, бомба тикает. И они доделают! Срастят людей с машинами окончательно! Вы не понимаете? Неужели вы не понимаете?!<…>».

У книги Гончукова есть загадка. Она волнует и пугает. И, разумеется, притягивает.  Это образный магнит. И нет, это совсем не из области «ужастиков» и «зубастиков». Такая игра на эмоциональных струнах ушла вместе с временами Хичкока; сейчас и ужас-то и в литературе, и в кино совсем другой. Я для себя обозначила эту загадку так: человечество идет к бессмертию семимильными шагами, но потребно ли оно ему? А дорога уже, вне сомнения, сама о себе заботится. И назад не повернуть.  Загадка книги — в теснейшем соединении возможного и неизбежного. Ожидаемого и неожиданного. Сужденного и внезапного. Разделить их нельзя. Но и прочно соединить не получается. Впрочем, таковы традиционные контрасты существования.

Еще не так давно считалось, что в русской литературе существуют три трагических «кита», три массивные ультрарусские темы: война, революция и тюрьма. С войной у Гончукова все «в порядке». Поствойна в книге изображена в полный рост — то время, которое тот же Ефремов в «Туманности Андромеды»  и в «Часе Быка», к примеру, обозначил как время после «Второго великого сражения». Однако ядерный апокалипсис не пожрал всё бесповоротно, и, по сути, автор рисует нам в «Доказательстве человека» традиционный постапокалипсис, который больше похож на «петлю времени» в «Терминаторе» Фрейуса — Вишера — Стаута: фантастические красоты и дива дивные будущего погибли в ядерном огне, а люди, несмотря на торжество воскрешенных технологий, вернулись к привычному быту тысячелетней давности, вот только цифра… Цифра никуда не делась. Более того — она стала тотальным диктантом целокупного бытия.

Не делась никуда цифра, но… никуда не делся и человек. Его боль. Его надежда.  Его скорбь. Его любовь, наконец. Нет нужды сейчас цитировать Второе послание к коринфянам апостола Павла, но это (возможно, бессмертное): «Любовь долготерпит, милосердствует, не ищет неправды, но сорадуется истине», — всё равно упрямо просвечивает сквозь прозрачную водную толщу нахлынувшего на многострадальную Землю будущего. Арсений Гончуков имеет смелость работать с Временем. И делает это выпукло, зримо. Жест у Гончукова приобретает весомость. Движение становится символом-знаком. Атмосферу новеллы создает не столько рефлексия раздумий и длинная «олдскульная» живопись ландшафтов-описаний, сколько сжатая в кулак энергетика образа.

Арсений Гончуков работает  с художественным образом. А образ этот  (что само по себе для писателя — здорово) приобретает окрас мифологичности и достигает уровня архетипа. «Фёдоров думал нестандартно, говорил увлекательно.

— Каждое подобное открытие открывало новую эпоху, прости за тавтологию…  И каждому поколению, которое начинало пользоваться плодами этих изобретений, казалось, что новые масштабные открытия невозможны <…>  Фёдоров продолжал говорить простые вещи, про которые, кажется, на Земле забыли. Великое изобретение, прорыв  в науке — тот же взрыв. И крайне важно в какой-то момент обуздать, ограничить его разрушительную силу. Что-то взять для повседневной жизни. А что-то запретить». Запретить… Разрешить… Где этика, когда бег Времени ускорен донельзя? Где нравственность, когда будущие люди сами запутались в новых духовных максимах?  И как разграничить действующие лица истории, вернее, уже постистории? Где дроиды, где человеки, где настоящая смерть, где дотла сгоревшая флешка?

Меняется ли человек? Или не меняется? Все такие же мы, как во времена египетских пирамид или трёх мушкетеров, или кардинально другие? Знаю философов и культурологов, которые утверждают: мы сейчас абсолютно иные, нежели наши предки — матросы на кораблях Колумба, воины  Куликова поля, солдаты Бородинского сражения. И что мы, если бы встретились лицом к лицу (о, столь модное теперь нашествие романов и рассказов  о «попаданцах»!..) с нашими прародителями, не поняли бы их совсем. И они бы не поняли нас. Аналогичная ситуация с будущим: оказавшись в веке ином, через тысячу, две, три, пять тысяч лет, мы бы не узнали ни планету, ни людей.

Арсений Гончуков идет другим путем: посмотрите, ребята, и через тысячу лет мы будем всё те же. Всё такие же слабости,  всё такие же страсти, всё те же ошибки и заблуждения, всё те же грехи и пороки…  Не изменится человек. А цифра?

А цифра — это слабая, дрожащая, трепещущая надежда хоть на миг дистанцироваться от вечного страха смерти  и сказать себе: ничего, дружок, не бойся, все твои земные страдания ерунда, ты же будешь вечно жить, ты станешь бессмертен, тебя умело оцифруют, не будет тела, зато ты, ты сам останешься, ибо ты сам не знаешь, кто ты, что ты есть, может быть, ты и есть легендарный Дух, а вот он — и совсем не Божественный,  а внутри всеведущей машины, воспроизводящей твой внутренний мир  точно, досконально, бесплотно, виртуально, доказательно, благословенно, вечно…

Но Гончуков не только факт констатирует, но и вопросы задает. И сам себе, и читателю, и Богу. Кто такой цифровой человек?  Не есть ли он вариация? Виртуальный клон? Возможность «родить» цифрового двойника — опасность большая, нежели клоны из пластмассовой плоти и химической крови. Реальный человек улетает на космическом корабле, цифровой остается с родными. Кому из них верить? О ком из них беспокоиться, переживать? Кого из них — любить?

И самое страшное: кто, в результате, становится настоящим, нужным любящим его людям — бессмертный двойник или тот смертный, кто улетел к звездам?

А вот самый животрепещущий, болезненный вопрос мы себе задаем,  прочитав книгу.

Будет ли у жизни конец? Финальна ли она?

Или, с тотальным приходом цифры, жизнь каждого будет благополучно протянута в бесконечность пространства-времени?

И тут таится реальный ужас. Опять Ефремова вспомним. Такие вопросы ставились фантастами уже в середине двадцатого столетия. Ефремова тоже об этом спрашивали: как дать гению бессмертие? Как вычленить из его живого тела его драгоценную психику и поселить навеки внутри крепости-машины? Ефремов отвечал: может быть, мы запрограммированы на то, чтобы создать наши великие (с учетом того, что человек — гений) произведения внутри сужденной нам жизни. И если эту жизнь виртуально длить, репризно проживать, волей-неволей будешь повторяться. И это — обреченность. Моцарт, в двадцать пятый раз сочиняющий  «Реквием»? Эйнштейн, в сотый раз открывающий теорию относительности? Гениальность хранится в геноме, в сплетениях ДНК. И это своеобразная духовная тюрьма. Железная решетка. Древние называли это — судьба. Рок. Ананке. От судьбы не уйдешь. Гениальность — это приговор. Это тяжелый крест. И он один-единственный — в жизни  и на всю жизнь.

А если жизни больше нет, а есть нескончаемое бессмертие? И никогда не оборвать нить?

Нить тянется неостановимо. Монотонно.  В математике есть такое понятие: дурная бесконечность. Может ли желанное  бессмертие — пусть цифровое, нам на формат наплевать, лишь бы не умереть целиком — стать дикой усталостью, вселенской тоской, бесцельным, пугающим Ничем?

Книга Арсения Гончукова  «Доказательство человека» — книга проблемная, не развлекательная, хоть и интересно написаны в ней новеллы, а тяжелая. Никакого «светлого будущего» у Гончукова нет. Да ведь и смерти нет. Однако цифровое бессмертие, стоит закрыть глаза, предстает в призрачных видениях и жестко написанных картинах хуже смерти. «Нет в жизни щастя», — набивали на груди, на запястье зэки XX века. «Нет правды на земле, но правды нет и выше…» Пушкинский Сальери твердил о правде, но перефразируем Сальери. «Нет счастья на земле… но счастья нет и выше…» А что может быть выше любимой Земли и счастья человека на ней? Бог? Идея Бога? Теория Большого Взрыва? Возвращение к сингулярности?  И то бессмертие, к которому мы так отчаянно продирались сквозь невероятие всех войн, застенков и революций, сквозь весь радиоактивный пепел и все объятия любви и родильные крики, на деле может оказаться еще одним Божьим наказанием человечества за все его грехи, не только за тот, древний, библейский, первородный, но за все «хорошее», что человек содеял с планетой и с собой, начиная от гекатомб античности, Варфоломеевской ночи, армянского геноцида, и заканчивая трупами режима Пол Пота, отрезанными, в афганских кампаниях, головами «неверных», и да, теми белыми, высохшими черепами, которыми таежные пацаны в шестидесятые годы играли  в футбол — на берегах Яны, Индигирки, Колымы… Человек уничтожает человека!  И новые Хиросимы впереди. Об этом пишет Арсений Гончуков. Более того: как режиссёр, он это видит. Он уже срежиссировал будущее, и оно, возможно, мало будет отличаться от им изображённого.

Да, два мира. Две цивилизации. Два пространства: реальное и цифровое.

А Времени? Времени — тоже два?

Или там, у них, у оцифрованных, свое Время?..