Эталонная модель

Фильм молодого режиссёра Арсения Гончукова можно рассматривать с разных точек зрения, находя всякий раз что-то любопытное и нетривиальное.

Я не хочу, хоть это и крайне увлекательно, касаться лежащей на поверхности социальной и даже остросоциальной тематике, но предпочитаю сосредоточиться на собственно художественной составляющей.

Этот выбор — сознательно себя заузить — необходим, чтобы, в пылу неизбежных баталий по поводу Афганской войны и сопутствующего ей сонма реальных проблем, не упустить крайне важное обстоятельство. Фильм Арсения — это, в некотором роде, эталонная модель, на примере которой можно объяснять, что такое искусство и как оно вообще возникает.

Признаюсь честно, в первый раз мне было довольно непросто смотреть ‘1210’. Почти весь фильм я, очень тепло относясь к Арсению лично, испытывал серьёзное неудовольствие, вызванное тем, как режиссёр и сценарист в одном лице строили свою историю.

Если кристаллизировать суть моего неудовольствия, то оно сводилось к тому, что я не слишком люблю, когда мне не оставляют зрительского выбора, тисками выжимая необходимые эмоции. И действительно, если судить о главном герое по первым 9/10 картины, то перед нами — типичный маленький человек, типичная жертва обстоятельств, типичный Акакий Акакиевич, которого все обижают.

Будь постановщиком картины кто-то другой, я, наверное, не слишком бы возмущался против такой безыскусной надсадности. В конце концов, режиссёру очень хочется, чтобы его героя полюбили, поэтому он может использовать любые средства, в том числе — и такое откровенное и беспардонное наматывание соплей на кулак.

Но Арсений — автор замечательной ‘Конечной остановки’, художник тонкий, чурающийся однозначностей, ценящий свободу зрительского суждения… Мне было неловко за него, неловко за себя. Моё настроение портилось от эпизода к эпизоду.

Я предчувствовал провал и уже придумывал, что бы такое соврать автору, чтобы его не обидеть, как Арсений, буквально одной сценой, развернул всю историю на 180 градусов, превратив своё неизбежное поражение в большую творческую победу.

На этом чудесном повороте стоит остановиться поподробнее, чтобы, на его примере, раскрыть механизм превращения дохудожественного в собственного художественное. Итак, каким к финалу картины подходит наш главный герой — Николай Иванович Баранов?

Это — сугубо положительное, глубоко страдающее, искренне несчастное существо. Это — современный святой, гонимый ближними и дальними, терзаемый и презираемый. С ним всё понятно и потому совершенно, не с человеческой, но с эстетической точки, не интересно. Про него нечего думать и, соответственно, нечего волноваться: он — простой, как кисточка…

И вдруг этот простой и почти святой человек вытаскивает из кармана ствол и разряжает его в двух совершенно случайных тёток из собеса. (Тётки, заметим в скобках, абсолютно отвратительны, но в конкретных злоключениях Николая Ивановича не повинны: решение срезать пресловутю надбавку к пенсии принималось точно не ими и даже не их начальниками).

Выстрелом своим наш герой моментально и бесповоротно меняет всю расстановку фигур на эмпатической карте. Он не только обнажает невероятные глубины собственной души, но и заставляет нас по-новому определить своё к нему отношение. Если прежде это был достоиный лишь сладких слёз аудитории ‘терпила по жизни’, то теперь перед нами — хладнокровный убийца, которому нет ни оправдания, ни снисхождения.

Добравшись до финала истории, мы оказываемся в совершенно иной ситуации: Николай Иванович перестаёт быть однозначным и прозрачно понятным, ему более невозможно просто сочувствовать, точно зная, что он сделал. Мы, размышляя теперь об этом персонаже, вынуждены постоянно колебаться, пытаясь сопоставить в своём сознании два противоречащих друг другу образа…

И это колебание, эта неопределённость, эта сложная объёмность действующих лиц и событий и есть то, что составляет сердцевину искусства, представляющего собой территорию вечно становящегося, пульсирующего, а потому — живого.

Арсений, доверившись своему драматургическому чутью, сумел избежать соблазнительной и плакатной фальши, когда было достаточно спекулировать на печальных перипетиях военного пенсионера, получая свою долю положительных рецензий. Он двинулся дальше — к настоящей драме, к настоящей истории, к настоящему художеству.

Этот успех режиссёра приятен вдвойне. Во-первых, у нас есть фильм, который однозначно переживёт время своего появления — не только по причине выдающегося актёрского дебюта в качестве исполнителя главной роли Роберта Вааба.

‘1210’ будет волновать, будет вызывать споры даже тогда, когда Афганская война станет далёкой историей, потому что сюжет о том, как симпатичный человек, не злодей, не ублюдок, совершает смертный грех и с этим те, кто его знает, вынуждены как-то определяться, вечен.

Во-вторых, и это касается карьеры автора, фильм ‘1210’, его вторая ‘взрослая’ постановка, намечает твёрдую линию в его творчестве, связанную с обращением к неоднозначным, чрезвычайно противоречивым, а потому невероятно интересным героям, от которых невозможно отмахнуться, сказав себе, что с ним всё понятно.

‘Нет, — отвечает нам режиссёр своими картинами, — ни черта не понятно. В жизни вообще мало что понятно. По крайней мере, мне. Но я и не пытаюсь никого обмануть: я на таком же распутье, как вы. А значит, будем разбираться вместе’.

8 из 10