Дорога убегала, извиваясь черной блестящей змеей, зазывая ехать дальше и дальше, в скучную бесконечность. Стоило ему посмотреть на Ксюшу, взгляд неизменно соскальзывал на ее голые коленки, тонкую линию между ног, чуть задравшуюся зеленую юбку…
— Тебе мало? — сказала, не отрываясь от планшета.
— А ты не сиди так! И вообще… расскажи что-нибудь, а то я засну.
Ксюша медленно положила ногу на ногу.
— Смотри на дорогу, Кир. Хватит пялиться!
Когда чем-то увлечена — лучше не раздражать. Больше часа не отрываясь смотрела в глубину зависшего перед ней белого с легким розовым оттенком планшета из плотного светопластика, «материала без материала», как гласила реклама. Коснулась воздуха над экраном, перелистнула страницу. Вдруг подняла голову, вскинув очаровательный носик, невидяще уставилась на дорогу и начала читать — враскачку, как бы напевая:
— Оворобьело как-то я летаю, оголубело как-то я лечу… тропинку крестовидными следами… по снегу предпоследнему топчу…
Кир пристально посмотрел на свою девушку — что с ней?
— Не улетай, последняя синица… ещё немножко, милая, молю…
У Ксюши был красивый глубокий голос.
— Сиди на тонкой веточке столицы… и пой весну… на всю Москву… мою…*
Она замолчала, он посмотрел на нее.
— Так… И что это сейчас…
Ксюша резко повернулась:
— Ты понял хоть слово?
Прозвучало с вызовом.
— Нуууу… как тебе сказать… — капризно протянул Кирилл, — я понял слово «Москва», был такой город… лет восемьсот, кажется, назад… да? В двадцать первом вроде бы веке… А что? Что это было?
Ксюша смотрела на него большими карими и вдруг опустевшими глазами. Легонько стукнула кулаком по его худому бедру.
— Было… Что это было… Вот и я о том…
Он разглядывал ее зависший кулак с розовым маникюром и неожиданно облизнулся.
— На дорогу, Кир… — сказала задумчиво.
Скучные ярко-зеленые кусты и бурые деревья вдоль дороги сливались в смазанную грязную кашу. Расслабленная рука подрагивала на джойстике.
— Так что… что такое си… синица? — Кириллу хотелось поболтать. Ксюша с жаром заговорила:
— Ну вот слушай! Это безумно интересно! Вот там, в стишке, есть слова «оворобьело», «оголубело» и «синицы»… Это знаешь, что такое? Упоминания птиц! — Ксюша резко повернулась к нему, облокотившись спиной на дверь автомобиля. — Все это птицы!
— Птицы? Ну так я что-то про них читал… Но не про этих, видимо.
— А про каких? Оворобьело — это про воробьев… Оголубело про голубей… Синицы так и назывались, кажется…
— Ааа… — нахмурился Кирилл, — да, я что-то помню… Городские птицы? Жили в мегаполисах… Вместе с человеком как бы… В каком году их не стало?
— В смысле? Постепенно…
— Я про уход сверху… Дата завершения?
— Две тысячи… пятьсот пять… десят… — Ксюша прикусила розовый ноготок. — Не помню точно.
— Эх ты! Студентка! Будущий биоинженер! — засмеялся Кир.
— Ой, да иди ты! — ответила она резко и уставилась на дорогу.
Да что с ней сегодня? Снова сцепилась с Глазуновым на кафедре? Или Ирка эта ее, чучело пластиковое, опять сломалась… Или…
— Не помню дату ухода, — пробурчала недовольно. — Зато знаю, что с момента закрытия Москвы, древней нашей, так сказать, столицы, прошло не восемьсот лет, а девятьсот… Ты ошибся на целый век. Историк! Мы как, близко уже?
Ксюша прильнула к окну и посмотрела куда-то вверх.
— Опять буря. Башка будет болеть вечером…
Кирилл уставился на однообразную ярко-зеленую обочину, от которой слипались глаза и клонило в сон. Может, действительно магнитная буря? В них он не очень-то верил. Во всяком случае здесь, на планете Земля, самой спокойной из всех обитаемых.
— Синички, воробьи… Они весили всего двадцать граммов, прикинь? — вдруг воскликнула Ксюша. — Плюс, минус… Двадцать! Такие крошки, — она сделала ладошку ковшиком и поднесла ее к носу. — Вооот такуусие! — лицо ее просветлело. — Весом как, не знаю… Как столовая ложка воды! Вот как?!
— А трусики? — спросил Кирилл серьезно.
— Что трусики? — не поняла Ксюша.
— Сколько весят? Снятые. Твои… Больше? Меньше?
— Балда.
Кирилл засмеялся.
На трассе начали попадаться дорожные знаки и редкая государственная реклама. Появились первые встречные машины. Одноглазые беспилотные автопоезда, горбоносые спальные микроавтобусы, гибридные легковушки… Кир глянул на часы — наступила первая декада дня.
— Подъезжаем. А ты про птиц-то к чему вообще? Вам задали?
— Да нет, просто… — Ксюша наклонилась и схватила губами прядь волос, привычка, из-за которой у ее правой щеки частенько висели влажные нити.
— Просто новый препод и спецкурс. Была лекция про экосистемы древних городов. И там было про крыс, тараканов… этих, ворон, воробьев, еще… голубей и… дебрисов… Знаешь, кто такие дебрисы?
— Не-а…
— Мусорные птицы. Раньше назывались, кажется, чай… да, чайки, а потом они мутировали в мусорных мегаполисах в отдельный вид. Изначально на водоемах жили, а потом… все… Ты, кстати, знаешь, что мутации у птиц могут занимать какие-то десятилетия? — Ксюша замолчала, взгляд ее стал равнодушным. — Короче, это было еще там, снаружи… Но даже дебрисов сейчас уже нет.
Трасса выпрямилась, встречных машин стало заметно больше. То и дело кто-то сигналил сзади, один раз их нетерпеливо облетели сверху. В паре километров впереди показалась черная с красными огнями вышка терминала приема транспорта. Табло под рукой Кирилла замигало — службы терминала забирали управление на себя, переводя автомобиль в режим парковки. Кир бросил джойстик, убрал руки с приборной панели. Через минуту деревья и кусты отключили, на длинных экранах по обе стороны дороги побежали приветственные надписи.
— Что-то я сегодня оворобьела… — сказала Ксюша.
— А я оголубел! — хмыкнул Кирилл.
— А, запомнил!
Ксюша порывисто обняла его. Дотронулась губами до его губ и Кирилл тотчас воспользовался моментом, поймал ее верхнюю губку, начал поцелуй…
Их прервал голос подлетевшего дрон-администратора, нужно было оплатить трассу, сдать коды доступа, разрешить перезагрузку бортового компьютера и покинуть транспорт.

Черные двери зоны прибытия схлопнулись за ними с мягким гидравлическим вздохом, словно сожалея о расставании. Еще двести метров по зеленой аллее до пневмолифта, 117 этажей вглубь земли — и они дома, в своем уютном гнездышке.
— О чем думаешь? — спросила Ксюша.
— Не скажу, — усмехнулся Кир. — ты будешь злиться!
— Начинает гудеть башка.
— Ну вот…
Вошли в аллею, она была спроектирована в этом месте для психологической разгрузки; приезжая, выходя из тоннелей после многочасовой езды, пассажиры вдыхали чистый воздух, ступали на дорожку, покрытую мягкой свежей травой, вокруг росли нежно-розовые, желтые, синие цветы, а дальше пышные кустарники и деревья… Под куполом ярко-синего неба с широкими мазками перистых облаков.
Они шли, держась за руки, но Ксюша как будто торопилась, казалось, настроение ее портится с каждым мгновением. Прошли аллею, вот уже ворота, гермокамера, за ней лифт. Вдруг Ксюша резко развернулась, Кир не успел затормозить и почувствовал плечом ее грудь. Ксюша осматривала аллею, как будто прощалась с ней, — дорожка, цветы, небо…
— А можешь отключить ее? — вдруг спросила она.
— Что отключить? — он не понял.
— Ну аллею. На секунду.
Ксюша кивнула на блок управления у основания ближайшего дерева: датчики и кнопки, вызов полиции, пожарных, медиков, а под ними, за стеклышком, крошечный голубой с зеленой полоской рычажок.
— Ну… как тебе сказать… за это нас могут забрать в отделение, — ответил Кир.
— Ты что, боишься?
Он сел на корточки, постучал костяшкой указательного пальца по стеклу.
— Да нет, конечно… Тем более с тобой…
— Тем более мы ни разу не ночевали в кутузке! Ну ты что? Рисковый перец или дряхлый дед? — крикнула Ксюха весело.
— Перец? Я? Серьезно? — засмеялся Кирилл. — Это в какой эпохе так говорили?
И тут он резко и неожиданно для себя стукнул кулаком по стеклышку, потянул рычажок вниз, после чего увидел, как белую ссадину на указательном пальце заполнила капля крови.
Кирилл встал, посмотрел на Ксюшу, замершую, как статуя, поднявшую лицо кверху, так что волосы полностью открыли его, бледное, обескровленное, с распахнутыми и оледеневшими глазами, в которых мелькало что-то знакомое, памятное по далекому детству…
Он взял ее за локоть, аккуратно, чтобы не повредить жутковатую каменную статую, и вместе с тем настойчиво, чтобы убедиться, что изваяние жи́во, после чего медленно, нехотя, уже зная, что увидит, повернулся и посмотрел вверх…
Вместо верхушек деревьев и чистого голубого неба он увидел то, что показывали ему давно и не раз, и чего он не хотел видеть… Как не хотело видеть большинство людей из семидесяти трех миллиардов, населяющих Землю.
За прозрачным куполом, в плотном мельтешении сероватых хлопьев, мерцало далекое и размытое, будто растворенное в кислоте, мутное солнце. Снег метался и кружился, шел бесконечным потоком, отталкивался от земли и вновь уходил плотной бурей ввысь, растворяясь в нависших грязно-желтых тучах. Если прищуриться и постараться не замечать мелкого сверкающего стекла, черного пепла, ошметков пластика и дерева, если не видеть разноцветной густой жижи летящих, кружащихся мусорных частиц, то можно попытаться представить, что за «окном» обычная зима, метель, буря… И зиму сменяет лето, и ночь сменяет день… Все, как в старинных книгах.
Кирилл отвернулся. Лучше смотреть на Ксюшу. Его девушка живая и настоящая, ее нельзя выключить и отменить. Она зрима, ощутима, вот она, дышит, источает тепло.
Вдруг Кирилл заметил, что слишком сильно сжал пальцами локоть, и ей, наверное, больно. Она посмотрела на него. Он снова увидел вихри темных частиц, которые кружились, отражаясь в ее глазах, но они были как будто больше, крупнее, чем несколько секунд назад. Кирилл бережно прикоснулся ладонями к ее лицу и тут же услышал, как нестерпимо орет сирена — сигнал серьезного правонарушения, каковым в их стране считается отключение визуального периметра.

__________________________________________

*Стихотворение Андрея Чемоданова