Аудиоверсия рассказа (Читает Евгений Висков)

Пачка денег лежала в руке увесистым кирпичом. Прохладным куском мяса, отрезанным от туши животного. Рафаэль сидел на корточках у проржавевшего сейфа, спрятанного под кроватью. В конце 2470-х пластиковые деньги еще ходили, наличность не раз выручала население страны во время очередной войны. Раф держал в руке все, что они сумели накопить с женой за десять лет.

Он поднялся на ноги. Немолодой, худой, смуглый, седина мазками подкрашивала черную шевелюру. Взвесил в руке пачку и с глухим стуком шлепнул на стол. За окном который день шел дождь с фиолетово зеленым отливом, нередко роняя с неба щепки и обломки. Время от времени на крышу что-то падало, задевало и подоконник. Лизу, конечно, тревожно было отпускать, но таксисты хорошо укрепляли крыши своих машин. Из окна над столом подтекало, тряпка лежала тут же, но уже мокрая. Раф подошел к раковине, открыл под ней шкафчик и, разворошив тонкие, но ветхие чистые полотенца, достал новую тряпку, которая пахла натрием, как и весь мир, особенно во время ливня.

Он закрыл шкафчик и вдруг заметил, что прямо за ним, на стене, сверху вниз протянулась длинная черная полоса. Посмотрел под ноги — лужа. Промокнул ее тряпкой, только после этого спохватившись, что здесь нужна половая. Шагнул было к ведру у двери, но вдруг замер. Его словно ударило — он увидел их дом, их общее с Лизой жилье разом, целиком, со стороны… Увидел и ужаснулся. Крошечный вагончик, обитый изнутри кривыми от старости синими листами фанеры, был всего шесть на четыре метра, и это на двоих взрослых; прихожая, спальня, кухня, гостиная, кабинет —  на одном пятачке жилища. У входа, сразу за вешалкой, кровать полуторка, у стены напротив — крохотный кухонный гарнитур, состоящий из раковины, двух тумбочек и шкафов над ними, рядом кресло и до самой торцевой стены — узкая лавка со старым субсиликоновым матрасом, которую они называли тахтой. Наконец, у единственного окна стоял столик — и для обеда, и для глажки белья, и для работы. Когда оба были дома, казалось, что они дети и прячутся в картонной коробке, и если одновременно вставали, стены ходили ходуном, пол кренился, как палуба.

Раф закрыл глаза. Вся их полная то отчаяния, то смирения жизнь вдруг вспыхнула в памяти, словно брошенная на потухшие угли сухая щепка. Голова закружилась. Он взял себя в руки, шагнул к двери и едва не столкнулся с Лизой — она влетела, скинула капюшон и взглянула на него задорной детской улыбкой — ни почему, просто так, как она умела — искренне, радостно, как бы ни было беспросветно вокруг.

Чмокнула мужа в щеку, сквозь насыщенный натрием влажный дух Раф уловил родной ее запах — дешевая туалетная вода с лавандой. Лиза тут же заметила на столе пачку денег, бросила на Рафа настороженный взгляд и начала снимать защитный плащ. Он помог, любуясь ею: выгоревшие прозрачные ресницы, светло-русые волосы, темно-коричневые брови, им в тон веснушки и по контрасту — большие серые глаза. Жена слыла красавицей, Рафу в поселке завидовали. Пусть им уже за пятьдесят, но он привык к живым морщинкам на ее лице, а она — к кисточкам седины в его шевелюре.

Лиза посмотрела на мужа. Раф ответил на ее взгляд:

— Надо поговорить.

Доктору Штармайеру, во всяком случае, как хвастался он сам, исполнилось сто одиннадцать лет. Дважды в неделю он выезжал из поселка и отправлялся в самую престижную в о́круге клинику долголетия. Каждые несколько лет процедуры обновлялись, появлялось что-то новенькое, но базовые компоненты оставались те же, принцип их действия не менялся: одни клетки организма замещались искусственно сгенерированными, в других процессы старения притормаживались препаратами, работающими напрямую с ДНК. Как шутил Самуил Григорьевич, улыбаясь полным ртом идеальных регенерированных зубов, с каждым годом он становился все более пластмассовым, но при этом все более живучим.

Вчера Раф и Лиза сидели в его кабинете и ждали, когда на служебный компьютер поселковой поликлиники загрузится федеральная база «Центра сна» — сети специальных клиник, рассыпанных по стране, практикующих фотозаморозку и хранение тяжелобольных пациентов.

— Е… ще раз… Каакой филиал? — спросил доктор Штармайер, скрывавший легкое заикание, расчленяя и растягивая слова.

— База показывает, где… — сказала Лиза.

— Да нет, я п… аанимаю, п… просто интересуюсь…

— В смысле, где он лежит? В Барнауле, точнее, в ста километрах от него. Алтайский генно-технологический институт онкологии и выращивания органов. Мы туда отвезли, там были самые… нормальные цены.

На экране медленно ползла голубоватая линия загрузки.

Раф ощутил, что ладони стали ледяными и влажными. Лиза нашла их под столом и сжала, как две холодные рыбины.

— Де… десять лет, говорите… — доктор, сидя боком, не поворачиваясь к ним, растянул губы в подобии улыбки, снова показав зубы, как будто они ему мешали, — уже п… прошло?  Коогда вы его клали?

— Уже. В октябре, — сказал Раф.

— А сейчас у нас ав… густ… Поняатненько, яасненько… — тянул доктор слова, пока интернет тянул загрузку.

Когда на экране появилось изображение, Лиза вскрикнула и прикрыла рот рукой. Раф обнял ее, прижал к себе. Она не отводила глаз, смотрела на экран. Смотрел и доктор. Смотрел Раф, мгновенно потемневший, вытянувшийся, с ожившими желваками.

— Вот, — сказал Штармайер громко, не оборачиваясь к супругам. — Д… давайте глянем, что у нас тут.

— Господи… — вырвалось у Лизы.

— Все хорошо, с ним все нормально, — сказал Раф скорее себе, чем ей.

— С… смотрим на данные, — Штармайер открыл выпадающее меню. — Вот  интерактивная медкарта, таак, с… сейчас…

— Там… там есть данные по дням, неделям, месяцам, но нужно смотреть суммарную аналитику, это слева, где красный флажок, — Раф говорил спокойно и тихо, опасаясь обидеть специалиста лучшим знанием интерфейса, но доктор только прищурился, кликнул иконку под красным флажком, и на экран поверх всех окон выпрыгнула таблица с десятками счетчиков, графиков и диаграмм — радиальных, вертикальных, горизонтальных. В этот момент по крыше клиники что-то глухо ударило.

Легким движением прикоснувшись к виску, запустив запись, доктор приблизился к монитору. Лиза уткнулась лбом в плечо мужа. Штармайер начал бормотать:

— Сос… стояние нормаальное… костные ткани, мыышцы, эпидермис, кровь… Вез… зде норма. Слизистые, ф… флора кишечника, моозг, оп… пухоль… — доктор задумался, потянул губы. — Оп… опухоль тоже, грубо гов… воря, никак… никак… ких изменений. Электромагнитная кар… рта, иммунная систеема, импульсы биор… ритма, биологический фон, молекулярный риитм то… тоже… хм… хм… Сслушайте! — доктор щелкнул мышкой, закрыв табличку, крутанулся на кресле и впервые повернулся к родителям всем телом. — Его оргаанизм в порядке! Уровень сох… хранности выссочайший! Беспокоиться не о чем совершенно!

Штармайер сверкнул улыбкой. Раф посмотрел на его зубы и замер. Лиза не отрывалась от монитора, в ее глазах стояли слезы. Когда-то давно всероссийский «Центр сна» создал специальный портал, в личном кабинете которого любой родственник мог видеть видеотрансляцию из капсулы своего «спящего». И сейчас Лиза не отрываясь смотрела на своего пятилетнего сына Диму, одетого в синий пластиковый комбинезончик, свернутого и скрепленного жгутами в позе эмбриона, погруженного в раствор, с торчащими трубками…

Их единственного сына со страшным диагнозом неоперабельной опухоли заморозили десять лет назад.

— С… с… срок з… за… канчивается… — сказал доктор.

— Мы знаем, — сказал Раф.

— Спасибо, Самуил Григорьевич. Спасибо вам, — сказала Лиза, встала, коротко сжала его плечо, доктор перехватил и прижал ее ладонь, Раф тоже поднялся, вымученно улыбнулся, кивнул, протянул руку.

— Спасибо за помощь.

Своего компьютера у них не было, как и оплаченного доступа в личный кабинет. Машины не было подавно — супруги стояли под козырьком клиники, ждали такси, хотя дождь вроде бы успокоился. Прямо на дороге перед крыльцом валялась кривая, будто жеваная, железяка, явно прилетевшая сверху. Раф курил стик-сигарету.

— Зачем мы сюда приехали? — горько усмехнулся он.

Лиза промолчала.

— Чтобы… — он едва не захлебнулся дымом, — попрощаться?..

Раф стоял к ней вполоборота. Лиза толкнула его в плечо, да так сильно, что он крутанулся и ударился о дверь. В ту же секунду почувствовал, как она с силой схватила его за ворот плаща. Бледное лицо Лизы было совсем близко.

— Никогда не смей так говорить. Никогда. Или я не знаю, что сделаю…

Он хотел прошептать «Прости», но не решился даже шевельнуть губами.

Срок заканчивался. Они прекрасно это знали. 20-го октября невостребованное тело их сына утилизируют и переработают в безымянный биоматериал — согласно первому пункту раздела договора «О неуплате». И Лиза, и Раф чувствовали приближение чего-то ужасного, катастрофического — их охватывало невыносимое ощущение, невозможная смесь боли, паники, неизбежности и необходимости принять решение. Они не были к этому готовы.

Десять лет Лиза пыталась забеременеть — тщетно. Бог послал им первого и единственного ребенка, других не давал или… как ей иногда казалось, таким образом ставил им определенное условие: требовал, чтобы супруги спасли сына.

Было ли это возможно?

Они пытались. Десять лет отказывая себе в самом необходимом: жилье, еде, одежде, технике, отдыхе… Работали, работали, работали, копили, копили, копили.

Собрать удалось семьсот двадцать тысяч рублей.

Не хватало чуть менее трети. Но взять их было неоткуда.

Над землей расползался золотисто-розоватый туман. Дождь ослабевал, почти прекращался и неизменно начинался снова. Раф отвернулся от окна, но посмотрел не на Лизу, сидевшую напротив, а в свою чашку с чаем, и снова замер. Через мгновение вздрогнул от удара — Лиза грохнула по столу пачкой денег. Чашка звякнула.

— Убери их в сейф, пожалуйста. Это десять лет нашей жизни, — сказал Раф.

— Больше, — возразила Лиза.

Дверцу сейфа всосало, Лиза набрала код, кнопки отозвались слабым сигналом севшей батареи. Раф знал пароль наизусть. Вторая часть — день рождения Димы. Первая — в обратном порядке написанная дата, которую помнили все раковые больные на планете.

Казнь в прямом эфире центрального российского телеканала «СовТВ» стала событием, за которым следил весь мир. Ученые открыто, не без глумливого удовольствия, демонстрировали прорыв биотехнологической науки. Расправу придумали военные, при министре обороны Рогове они полюбили такие эксцентричные презентации, но в этот раз руководство профильной лаборатории сопротивлялось не сильно — все понимали значимость происходящего.

Торжественная казнь состоялась 23 марта 2447 года. Восторг. Слезы радости. Счастье. Сотни миллионов вспыхнувших огоньков надежд. И самый популярный заголовок мировой прессы: «Русские в прямом эфире впервые в истории человечества «казнили» раковую клетку 2T».

— Ты есть будешь? — спросила Лиза.

— Нам надо что-то решать… — после паузы ответил Раф.

— Это понятно, но поесть тоже нужно.

Досконально зная скудное домашнее меню, он снова отвернулся к окну. Плотная завеса мелкого дождя с сине-фиолетовым отливом зависла над темной травой. На треть состоящая из растительного пластика, она стойко переносила токсичные осадки.

Почему-то Рафу хорошо запомнился заголовок, прочитанный в мелкой религиозной газетенке: «Люди отняли у Дьявола его любимое оружие. Раковые клетки второго поколения побеждены!»

Любимое оружие дьявола. Сильно сказано. Страшнее оружия дьявола против человека, наверное, только оружие человека против человека.

Даже изобретение стопроцентно эффективной вакцины, способной «выключить» клетку вирусного рака маркировки 2T, обернулось не всеобщим счастьем и здоровьем, как можно было ожидать, а десятками локальных конфликтов, двумя войнами, экономическими санкциями, ростом преступности в медицинской сфере, беспрецедентной коррупцией, акциями протеста, и в итоге — небывалым ростом цен: препарат стал доступен только богатым.

Нет, надежда у заболевших оставалась. Но она требовала невероятного мужества, терпения и огромных денег.

Перед Рафом появилась тарелка супа и ложка. Два кусочка хлеба. Бутылка ароматной розоватой воды.

— Я не стала сильно разогревать.

Он опустил ложку в жижу и начал есть, не чувствуя запаха и вкуса. Дождь припустил сильнее, начал колошматить по кровле с таким звоном, что Рафу в который раз показалось, что это не крыша дома, а жестяная шапка у него на голове.

Поднял ложку и посмотрел в окно. Уже вечер. Смеркается. Надо решать. На стекле проступали очертания комнаты и его лицо — смуглый подбородок, плоский нос, темная шевелюра.

На момент изобретения вакцины сколько нас на земле было? Сорок три миллиарда? Или уже сорок четыре? Неважно. После завершения Россией успешных испытаний на людях, лекарство появилось сразу во всех странах, что не удивительно: разработка вакцины против 2T велась в большинстве государств много лет. Но никто, никто не мог построить заводы и наладить производство мгновенно. Понадобились годы. А смерть никого не ждала, забирая положенные ей миллионы жертв.

— Раковых больных… раковых родных… — шептал Раф под дробь дождя.

— Что? Я не слышу, — Лиза лежала на кровати с книжкой, светящейся под торшером.

Последние столетия экология ухудшалась, а химическая промышленность развивалась. Численность населения увеличивалась, еды нужно было все больше, решить проблему могла только прикладная наука, которая шла на все более дерзкие и опасные эксперименты, типа «придать кожуре апельсина упругость хитинового покрова паука» — и это был еще самый невинный.

Генные, биотехнологические эксперименты и спровоцировали появление нового типа вирусного рака, который ученые назвали «раком со встроенным ВИЧ».

Количество больных за сто лет увеличилось в четыреста раз. Сегодня болен каждый пятый, каждый десятый в неоперабельной форме.

Людям в массе своей наплевать на экологию. На ядовитую траву. На фиолетовый дождь. На розовые облака с желтыми подпалинами. Даже на падающие с неба обломки. Не наплевать им только на одно — на умирающего близкого человека.

Сколько миллионов погибло от 2T после телешоу, в котором «казнили» раковую клетку? Сволочи и показушники! Как они могли, как смели показывать чудеса излечения, когда до выпуска лекарства должны были пройти годы? Зачем?!

Раф шумно соскребал остатки жижи со дна тарелки.

Бизнес не стал ждать, крупные корпорации, и не только фармацевтические, сориентировались быстро, запустив проекты по сбережению тел неизлечимо больных. Кто по показаниям мог не дождаться лекарства сейчас, после фотозаморозки получал возможность «постоять» в очереди пять, десять, пятнадцать лет.

Телосберегающих компаний расплодились сотни. «Центр сна» объединил их в одну, монополизировав рынок. Сохранить тело родного человека стало просто. Но очень дорого.

Раф щелкнул стаканом по столу, сковырнул большим пальцем каплю с подбородка, резко отодвинул пустую тарелку.

— Спасибо. Вкусно.

— Врешь ты все. На здоровье.

Лиза взглянула на него, но Раф отвернулся к зеркалу окна. На улице стемнело. Серая бетонная стена здания напротив отсвечивала розовым.

Лиза подошла и протерла тряпкой стол, Раф не оборачивался.

Щелкнул выключатель, под потолком загорелась слабая желтая лампочка, и тогда он посмотрел на жену. Она стояла в центре вагончика, полная решимости, свет падал сверху, глаза в тени. Их взгляды встретились — ни он, ни она не отвернулись. Лиза улыбнулась.

— Что будем делать, муж?

— Да… Я как раз… — и вдруг он замялся, опустил взгляд. Лиза продолжала смотреть на него застывшими сухими глазами. Нельзя плакать, нельзя плакать, я не должна… — пронеслось у нее в голове. Раф снова посмотрел на супругу, и ей показалось, что его лицо посветлело.

— У нас очень простой выбор, Раф, — решилась она и заговорила живо и легко. — Хотя на самом деле выбора у нас с тобой никакого нет. Вопрос в другом. И я думаю, что знаю ответ…

— И в чем вопрос? — не понял он.

— Начнем с ответа! Мне кажется, так жить больше нельзя, — сказала она твердо и громко.

Его будто ударило легким разрядом тока, но он не подал вида. Она говорила ровно то, о чем думал он сам.

— Мы превратили свою жизнь в какой-то кошмар… Мне кажется… — усмехнулась Лиза, осматривая вагончик, будто видела его впервые, — нам с тобой уже не сорок и мы так долго не протянем. Мы ничего не накопим. Все, что мы с таким трудом сэкономили, опять уйдет на его содержание, еще на семь лет. Но прошло уже десять, и вряд ли в обозримом будущем препараты от Т2 станут доступнее. Ну, я лично уже на это не надеюсь. И я все поняла, знаешь, наверное… когда… два года назад, помнишь, Советы закрыли последнюю правительственную соцпрограмму «Доступное излечение»?.. Это конец, Раф, — закончила она глухо и тихо.

Он смотрел на нее не отрываясь и ловил каждое движение.

— Раф, нам нужно как-то принять реальность… У нас нет квалификации, необходимой для получения городской визы, а в поселке работы с каждым годом меньше. Мы не можем бесконечно лишать себя простых человеческих условий, элементарных удобств, я даже не говорю про какие-то радости, бог с ними… Мы готовы отказаться от всего, от всего! Но ради… — она запнулась, — ради Димы, чтобы он жил — да. Но ради… пустоты?.. Ведь всех наших усилий хватает только, чтобы содержать его в вегетативном состоянии. Мы так долго надеялись, что сможем заработать, накопить, или… терапия станет дешевле, но в итоге мы просто… мы…

— Мы потеряем друг друга. — вдруг подхватил Раф и Лиза вздрогнула. Ее будто толкнули. Она шагнула, отодвинула стул и села за стол по центру. На клеенку упала слеза.

Раф поднялся, зашел ей за спину, положил руку на голову — Лиза любила, когда он так делал, накрывая ее, будто тяжелым покрывалом, — и его ладони стало тепло и мягко. Жена старалась плакать беззвучно, он чувствовал ее вздрагивающее тело.

— Я не хочу терять тебя, — сказал Раф и через мгновение услышал ее тоненький голосок — Лиза тихонько выла.

Он положил руки на трясущиеся плечи, сжал длинными ладонями, нащупав тонкие косточки ключиц. Слезы капали на клеенку с легким дождевым звуком. Лиза плакала, но улыбалась, это было странно, но запретная сдавленная радость сквозь слезы — вдруг, впервые за долгие месяцы, — дала ей почувствовать забытое облегчение и свободу.

Руки Рафа соскользнули с плеч жены и тихо нырнули в декольте теплого домашнего платья. Ладони пошли вниз, он почувствовал, как ткнулись в них мягкие соски, и затем бережно взял ее грудь — как большие прохладные капли, заполнившие горсти. Нежно, но сильно, как она любила, сжал, и Лиза откинула голову, прикрыла залитые слезами глаза и глубоко вздохнула… Но уже через мгновение отбросила его руки, вскочила, развернулась — стул с грохотом упал — взяла Рафа за грудки и ему показалось, будто рот накрыли раскаленной кислородной маской. Он улыбнулся этому ощущению и упал назад, на стоящую у стены тахту, и дальше начался сумбур ног, рук, волос, объятий, поцелуев, покусываний — до боли. В такие моменты они проваливались в общий вихрь, лихорадку, беспамятство и ничего не слышали, и не могли остановиться, что в восемнадцать, что в пятьдесят лет.

Сигарета согревала пальцы, Раф затягивался, а на выдохе поднимал руку и как будто рисовал в небе. Лиза, закутанная в халат, прижималась к нему.

— Ну вон же! Вон! Линия наискосок… — раздражался он.

— Где? — не понимала она.

— Ну вот, ну видно же прямо…

— Над башней?

— Да Лиз… Какой башней?

— Ну шпиль Дома Советов? Над ним?

— Да не там! Не туда ты смотришь! — и он терял терпение, а она смеялась. — Вот, вот, гляди! Пошел на разворот! Видишь теперь?

— О! — делала большие глаза Лиза.

— Вот, вот! Смотри!

— Ой! Да! Вижу! Как круто!

Поселок находился на возвышении. Далеко впереди, за чернотой леса и бронзовой полоской реки, в еще светлом закатном небе вдруг появились два огненных круга. Темно-багровый — алый — красный — ярко-желтый — они быстро меняли цвет. Дьявольские горошины в пасти темнеющего горизонта. Вдруг круги начали уменьшаться, окрасившись в зловещий бледно-желтый.

— Красиво уходит, — сказал Раф с восхищением. Ни одного не пропускал, каждый вечер смотрел, как с космодрома отправляются перекрывающие горизонт гиганты — «Маршалы-5001», марсианские корабли снабжения. В молодости, еще в армии, Раф видел их вблизи, его инженерное подразделение обслуживало топливные системы таких кораблей. «Маршалы» напоминают кашалотов-переростков с квадратными носами, но благодаря зеркальной поверхности корпусов их трудно заметить в сумеречном небе. Выдавали их только круги работающих термоядерных двигателей.

Лиза ничего не видела и не слышала. Как-то сам по себе из теплого небытия воспоминаний выплыл Дима, короткие счастливые пять лет, когда он бегал здоровым веселым мальчиком… Мать прощалась с сыном. Не сразу это осознав, она прощалась с ним последние несколько месяцев.

Думала: может быть, глупо было с их стороны не воспользоваться модным ДНК-комбинированием эмбриона или даже технологией ANDRO-С (вынашивание плода специально выращенной репликой матки заказчицы)?

Дима не чудо, Дима простой ребенок. И у него не получилось вырасти здоровым и полноценным. Нужно это принять, нужно это пройти. Дима должен позволить им двигаться дальше. И тогда… Возможно, как только они друг друга отпустят, появится другой, новый ребенок.

Лизу передернуло от слова «новый», ее утомил нахлынувший поток мыслей, как будто она бежала по топкому лесу, а по щекам хлестали ветки ели.

Стоп. Хватит. Хватит, наконец.

— Лиз… ты мне правда важнее любого ребенка и даже… Димы. Ведь если посчитать, то сколько… — вдруг заговорил Раф, когда Лиза оторвалась от него, чтобы вернуться в дом. — Сколько… нам с тобой осталось? Я имею в виду, жить… по базовой, так сказать, программе…

Лиза нахмурилась, говорить еще и об этом она точно сейчас не хочет.

— Слушай, Раф, я знаешь, что подумала… — сказала вдруг отстраненно.

— Так, и… — он напрягся.

Лиза смотрела вдаль, где едва теплилась тонкая, кровавого цвета, полоска заходящего солнца. Раф помедлил и поглядел туда же, но полосы уже не увидел. Ничего, кроме проступающих звезд.

— Рафаэль Владиславович, давай встретим новый год в новом доме? — предложила Лиза решительно и посмотрела ему прямо в глаза. В ее взгляде и голосе было столько боли и вместе с тем — строгой требовательности, что Раф, сбитый с толку таким официальным обращением, невольно кивнул.

Лиза поднялась на носочки, поцеловала его в щеку, шепнула «Спасибо» и необычно легко, как девочка, крутанулась и скользнула в дверь. Но услышав слова мужа, замерла на пороге.

— Я завтра позвоню в Центр, пусть делают реконсервацию, — сказал он.

Освещенная из вагончика, Лиза не двигалась, застыв в дверях, и не поворачивала к мужу голову.

— Я заберу его. Мы похороним Диму. По-человечески, — сказал Раф.

— Хорошо, — согласилась Лиза, отпустила дверь и шагнула в объятия мужа спиной, не оборачиваясь.