Первое время они ехали молча. Отец держал спину прямо, но сидел неудобно, прислонившись к окну плечом, как поваленное ветром дерево. Лицо серое, морщинистое, как из мятой бумаги. Глаза со стальным отблеском, и взгляд — куда-то далеко вперед, туда, где сужается перспектива, и одновременно — внутрь себя, куда-то глубоко под поверхность глаза.

— О чем думаешь, пап? — спросил Саша и виновато улыбнулся.

Отец не отвечал, кажется, все сильнее вытягивая спину. Машину тихо качнуло. Они съехали с континентальной трассы шириной в полкилометра, и сразу началась шестиполосная бетонка. Без хищных роботов-полицейских со слепящими стробоскопами, без дронов с щупальцами принудительной остановки. Здесь было пусто. Знаменитая дорога из белоснежного камня вела в «Парк желаний», самый большой в стране, раскинувшийся на тысячи гектаров.

— А что мне думать? Я уж все подумал, Сашк. Все мысли передумал… — сказал отец бесцветным голосом.

— Прям все? Ни одной не оставил? — весело отозвался Саша.

— Веришь? Ни одной!

И отец улыбнулся, посмотрев на сына, и бледное лицо его засветилось.

— Ты лучше скажи, как там твоя Мэри? — в голос отца мгновенно вернулась отстраненность, он посмотрел в окно.

— Да как… Все хорошо. Правда, я не видел ее… сколько уже… — растерялся Саша, и помолчав, добавил: — Она давно не «моя Мэри», пап.

— Эх вы! Ребятки, — отец вздохнул и вдруг нырнул вперед, как будто хотел ударить грудью торпеду автомобиля — это Саша резко затормозил.

— Пап! Опять ты не пристегиваешься? Так я тебя ничему и не научил?

Он сказал это дрогнувшим, обиженным голосом. Выскочил из машины и зашагал к зданию в форме купола, похожему на небольшую юрту из белого камня в окружении изящных арок, устремленных в небо. В «Парке желаний» все постройки, ограды и декоративные элементы отличались плавностью линий и были сферической, овальной или круглой формы.

Сияющая лаком дверная панель исчезла перед ним и тут же восстановилась у него за спиной. Помещение внутри было во много раз больше, чем снаружи — широкий коридор с умывальниками и кабинками туалетов уходил вдаль, как будто здесь ждали целую армию.

Саша протянул к умывальнику руки, шторка отошла, вода мгновенно облепила ладони и заструилась по коже. Он поднял голову и вздрогнул. Он увидел в зеркале отца. Вместо себя — отца. Настолько они похожи. А ведь батя старше на двадцать лет… Целых двадцать лет? Или всего лишь двадцать лет?

— Не плакать. Сашка, не плаа… ч-щщ…

Зашипел, зажмурился, рот предательски скривило, но только на мгновение. Он справился. Нахмурился, с деланной твердостью посмотрел себе в глаза, постоял так, не думая, запрещая себе думать, нагнетая в душе глухую мрачную решимость, наконец, взмахом ладони задернул дезинфицирующую шторку на умывальнике, и быстро вышел.

Отец сидел в машине и плакал. Он не смущался этого, не вытирал слез. Смотрел, как вдалеке изгибаются тонкие шпили башен, расплывается и рвется дорога, болезненно кривится идущий к машине высокий и так исхудавший за последние месяцы сын…

— Пап, не плачь, пожалуйста. Так только тяжелее… — Саша махнул рукой перед сенсорной панелью — магнитный ремень опоясал его, прижал.

Машина заурчала, он хотел было поехать, но вдруг подался к отцу — сунул правую руку ему за спину, притянул к себе, сильно, грубо, левой схватил за затылок — и прижал голову, и прильнул сам щекой, плечом — в салоне обниматься неудобно и даже больно.

— Папк… я люблю тебя, знай это. Главное, знай это… Ладно? — прошептал хрипло, сдавленно.

— И я тебя… и я тебя, сыы… н… — и отец точно так же, как Саша у зеркала, зажмурился и подавил в себе подступившую слабость.

— Держись, пап! Только держись! — шептал сын и как-то дико улыбался. — Скоро будем на месте.

Саша поехал, ощутил на щеке влагу, но не стал вытирать.

Бетонка была пустая, слева и справа виднелось ровно выстриженное поле. Его покрывала модифицированная трава, выведенная специально для таких мест — темно-зеленая с фиолетово-бордовым переливающимся оттенком. Дорога уходила вглубь территории парка на добрые две сотни километров и постоянно достраивалась. Попытавшись доехать до конца, можно было встретить пяток здоровенных, похожих на древних ящеров бетономешалок-укладчиков, дюжину дорожных роботов на массивных оранжевых, забрызганных раствором, ногах, да отряд прокопченных солнцем хмурых работников с жесточайшего похмелья, норовящих стрельнуть пару продуктовых жетонов.

Спустя десять минут въехали в огороженную зону парка — через ворота в виде гигантской вытянутой вверх, как огонь свечи, арки; одной стороной она не доходила до земли пару метров, обрывалась. Стотонная конструкция держалась на тонкой ножке из специального сплава, создавая эффект волшебства, чуда… Саша уже был здесь, не так давно он привозил сюда маму, а потому не смотрел по сторонам. Зарезервированная под процедуру кабина и выкупленное рядом место находились на двадцать первом километре.

Он не выдержал где-то на девятнадцатом, когда стала отчетливо видна башня и упирающийся в небо тонкий белый шпиль, из которого, как из трубы, тянулась струйка сероватого дыма — он медленно уходил вверх, расширяясь, напоминая перевернутую пирамиду. Саша сильно закашлялся, а потом, без паузы, как-то жалобно и по-детски захныкал.

— Сашк, не надо. Не надо… Я не выдержу… Держись. — отец тряхнул головой и положил на его колено руку.

— Я… я не специально… — слезы крупные, мутные, бежали одна за другой, сталкиваясь, сливаясь. — Прости, прости… Не буду… — Саша положил руку на руку отца, почувствовав ладонью разбухшие вены и крупные костяшки, другой — крутанул руль, и машина вылетела на гравийную, с вкраплениями цветного стекла, узкую однополосную дорогу.

Впереди показалась цель их поездки. На просторной площадке стояла кабинка, три метра высотой, два на два в основании, со скругленными наверху углами, покрытая толстым слоем благородной металлокерамики глубокого синего цвета с фиолетовым отливом. Это был конец маршрута.

Отец и сын долго смотрели на кабинку. Затем Саша открыл дверь, и они вышли из автомобиля. Обнялись у капота. И долго стояли с закрытыми глазами, соединившись прохладными лбами — как будто каждый опирался на другого. Молча, тихо, в последний раз. Только легкий ветерок поглаживал короткую шерсть травы, и она переливалась фиолетовым, и выглядела торжественно и печально.

На экране навигатора выезд из парка казался крошечным пирсом в безбрежном океане — огромное пространство растекалось однообразным зеленым пятном, а съезд с бетонки на трассу был клапаном, через который только и мог сбежать автомобиль.

Он выехал, и надпись поползла к границе экрана все быстрее и быстрее. Здесь это место обозначалось не так, как привыкли называть его в народе, а официально — «Парк последних желаний. Всероссийский центр самоэвтаназии».

Еще немного прибавить скорости — и навигатор начнет бренчать монетами, списывая штрафы за превышение. Но ему было все равно — он вдавил педаль акселератора в пол. Руки крепко держали руль, щеки высохли, от слез не осталось и следа. Отец сидел за рулем машины сына прямо, как жердь, и лицо его было серое и морщинистое, как мятая бумага. Постаревшее за пару часов на несколько лет.