ТВОРЧЕСКАЯ ВСТРЕЧА В МАГАЗИНЕ «ВО ВЕСЬ ГОЛОС»
И в какой-то момент зрители начали смеяться над фильмом…
Это фильм действительно экспериментальный, у нас в России нет даже фестивалей, которые бы его взяли. Ну, то есть я никого не виню, что я снял фильм, который не взял ни один фестиваль России… Хотя вообще-то это правда. Но на самом деле они не взяли фильм, потому что это необычный формат… Дело в том, что это такое экспериментальное, гротескное, абсурдистское, сюрреалистическое кино, в котором нет ни сюжета, ни практически персонажей, хотя там есть и сюжеты, и персонажи… Потому что там есть даже Мадонна. Там есть Билл Гейтс. Там есть мой любимый персонаж — Человек-гроб. Это гроб, который ходит… И это такая буффонада!
На самом деле, «Внутри каракурта» непросто определить жанрово. С одной стороны, это как бы хоррор, и вот был закрытый показ в Перми… Мы показали там фильм, это был забавный такой опыт, там были обычные люди, жители города Пермь, и вот они сели, включили фильм, они никто не знает, что такое, ну например, «Суспирия» Ардженто, они все эту фигню киноведческую не знают, и они такие смотрят фильм и в какой-то момент – они начали смеяться очень сильно! И мне это просто… ну, безумно понравилось. То есть я не обиделся, что я снял фильм страшный, а он не страшный… И кто-то сказал потом на обсуждении, слушай, так это вообще, говорит, комедия… Он же ироничный, там много юмора. И мне это в кайф, потому что мой фильм — непонятно какой! И там, конечно, есть какие-то сюрреалистические вещи. Человек ест мух, например. Вот он сидит в кадре, ест мух. Ты не понимаешь, что это и зачем это. То есть это эксперимент, это перформанс. Это такая театральная какая-то буффонада, нанизанная на определенную атмосферу ковидного года.
Да, там очень неожиданные есть образы. Некоторые я снимал просто по наитию, как в трансе, они мне приходили, и я сразу их фиксировал. Знакомая огромный комплимент сформулировала — если бы Сергей Соловьев увидел картину, он бы тебя похвалил, это просто лучший для меня комплимент, потому что действительно я недавно пересматривал «Нежный возраст» Соловьева и там тоже такой визуальный поток образов каких-то сумасшедших, накрученных один на другой, сложных. И это все территория искусства, к которому мы стремимся, это сюрреализм, это абсурд, это какие-то истории, которые поднимаются с глубин фантазии, и собственно я этими фантазиями делюсь.
Курицы с отрубленными головами, Параджанов, Баскова, и трансгрессия
Повторюсь, фильм «Внутри каракурта» действительно вышел настолько необычный, что в России по сути нет фестивалей, которые бы по формату взяли его, у нас нет фестивалей ужасов, у нас нет фестивалей экспериментального кино. А которые есть – они показывают совсем другое кино, экспериментальное тоже разное бывает, знаете ли. У меня это такой американизированный трэш, вот мне близок режиссер Джон Уотерс, например, и он гораздо ближе мне, чем Йонас Мекас, которого ценят современные русские кинематографисты. Я очень люблю то, что снимала Светлана Баскова например. Или я люблю Параджанова, он близок мне по своему какому-то миропониманию, по духу, как он видит мир и как он через ковры передает этот мир и курицы с отрубленными головами у него по кадру бегают… Это классно же, представляете, человек видит мир и снимает кино, в котором ковры и на ковры выбегают курицы с только что отрубленными головами! То есть включали камеру, моторились, за кадром отрубали курицам головы, и пускали их тут же в кадр! И из них кровь льется, вот это поражает, а это классический фильм «Цвет граната», на секундочку… В общем, я просто восхищаюсь, какое безумие есть в подобном восприятии мира, мне нравится эта оригинальность, трансгрессия в чистом виде.
Лос-Анджелес, Бразилия, Мельбурн – культурный коннект
И так вышло, что наш фильм в Бразилии взял три приза на кинофестивале экспериментального кино, приз «За лучшую режиссуру», потом приз художнику-постановщику, приз «За лучшую главную роль», и еще несколько полуфиналов. Потом значит в Мельбурне был показ, это Австралия, потом в Лос-Анджелесе был показ и еще раз в Лос-Анджелесе был на фестивале наш фильм, называется «Голливудская кровь»! И там тоже мы взяли при «За лучший фильм»! И «За лучший пластический грим» еще. Для меня это чудо, конечно, потому что никто не знает Арсения Гончукова в Америке, и вот мы сделали фильм, а другие люди сидят в Лос-Анджелесе и там наш фильм смотрят!
Мы взяли 500 тысяч рублей, столько стоил этот фильм три года назад, я собрал команду, мы долго работали, делали художественную часть, три года я над ним сидел, ковырял монтаж, красили его бесплатно, потом делали звук, музыку, то есть все работали бесплатно и вот такое сделали чудо на колесах… И вот отправили на фестиваль, и вот сидят чуваки там в Лос-Анджелесе, и у них там центр мира, и они не знают, где это Россия, где там Украина, они очень американоцентричные вообще. И вдруг они дают нам приз, считают там у себя наш фильм — лучшим фильмом, фильм Арсения Гончукова, какого-то парня из Ховрино, и для меня это вообще конечно такой шок!
Это похоже на бред, но конечно я очень рад, то есть, понимаете, происходит культурный коннект, что они видят наш фильм и они считают это своим. То есть это на самом деле абсолютное чудо, потому что нас там с чуваком, который смотрел «Внутри каракурта» в Лос-Анджелесе, нас, не знаю, буквально все разъединяет, то есть мы в культурном, в языковом, в мировоззренческом смысле вообще абсолютно разные… И вдруг они на каком-то общем культурном уровне вдруг считывают мой фильм как некую часть кода, который понятен, и дают за него приз… Это просто невероятно! И это просто меня выносит.
Беседовала Дарья Возжагова
ГАЗЕТА METRO
– Как ты выбирал актёров? Наверное, было много кандидатов, особенно на главные роли?
– Да, кастинг был широкий, серьёзный, потому что это очень специфическое кино.
Здесь же, с таким форматом, сюрреалистическим, абсурдистским, внежанровым, а это ненормальный жанр, он за пределами нормы, скажем так, этих параметров уже мало.
Мне нужно было найти актёров очень странных, необычно понимающих свою задачу, не знаю… шершавых, грязных, выбивающихся из какой-то заезженной колеи… потому что мы снимаем абсурд. Мы снимаем неформатное кино, в котором какие-то общепринятые вещи очень искажены. То есть само существование героя – как он ходит, говорит, как он мыслит, оно деформировано… Как минимум.
Актер должен не просто подойти мне, быть странным, он должен ещё согласиться потратить на нас много времени без гонорара, а это сложно, когда актёр взрослый. Если это девушка 25-30 лет, она более готова на подвиги ради искусства, но когда это мужчина 50-60 лет и он занят, например, в театре, он занят в кино, ему сложнее пойти бесплатно работать. У него семья, обязательства. И вот у меня после долгих месяцев кастинга появился некий набор актёров, которые меня устраивали на главную роль…
– В фильме сложные декорации, над ними работали три художника. Совпало ли их видение с твоим?
– Художники предлагали разные варианты, я что-то отвергал, что-то переделывали. Очень им благодарен за то, что они были внимательны к моим идеям: они оказались более точными для картины. Но практически всегда художники находили в себе силы как-то корректировать задачу. В остальном был очень мощный фактор удачи. Один актёр, которого мы уже утвердили на роль, увидел наш запрос, что мы ищем квартиру, и нашёл нам совершенно потрясающую – четырёхкомнатную, старую, захламленную, со стульями, диванами, коврами, горами аутентичного реквизита… После наших съёмок хозяева это всё разбирали, выносили и освобождали квартиру на продажу. Находилась она в центре Москвы, недалеко от метро.
Мы, конечно, за неё платили небольшие деньги, но такая локация была чистым везением. Но если бы квартира была где-то далеко, мы бы вообще разорились, потому что транспорт – это дорого. Метро спасло нас от трат, и группу – от сложных перемещений.
Десять дней мы там делали что хотели. Буквально варились внутри каракурта! Хлев строили прямо в комнате, делали огромные инсталляции, связывая между собой мебель, пуская через нее дым… Я очень боялся, что соседи придут с полицией. Ну, представляешь, у нас только 70 актёров было, и примерно столько же – съёмочная группа. Это было вечное движение – днём и ночью. Орали, дымили, ходили с камерой, носили гроб на плечах, я отдавал команды… Время съёмок было ненормированное – 12 часов, 15, 20… И настал тот момент, когда соседи пришли, но обошлось без полиции. Поговорили, сказали, что кино снимаем. Нас поняли.
Ну и кстати… Во многом спасибо за декорацию оператору Диме Тархову, который работал со светом таким образом, что он сделал из этой самой декорации нечто выдающееся. Потому что у нас не было ресурса на то, чтобы строить стены, перегородки, печатать и клеить обои. Мы могли сделать что-то из того, что есть, плюс это как-то подсветить… Дима всё сделал по высшему классу.
– Сейчас мало кто снимает современность. Как ты думаешь, почему? Но ты вот так смело взял и сделал. Мне кажется, это очень ценно, это важно.
– Современность у нас снимают, но стараются затрагивать или сугубо развлекательные, или безопасные для себя ее аспекты… Ну а вообще большинство людей боится современности. А мне важна современность, живой, так сказать, пульс нашей жизни, потому что я её чувствую, хочу её выражать, рефлексировать, осмыслять. Реальность меня подпитывает, заставляет думать. Так, через кино, я общаюсь со своими зрителями. Мы вместе подключаемся к единому контексту того времени, в котором живем. И это подключение бесценно, именно оно и называется искусством.
Беседовала Ольга Москаленко
МЕЖДУНАРОДНЫЙ КИНОФЕСТИФАЛЬ EXPERIMENTAL BRASIL: ИНТЕРВЬЮ
Фильм «Внутри каракурта» был высоко отмечен и выделялся на нашем фестивале своим сюрреализмом и интенсивным повествованием. Что изначально вдохновило на этот проект?
Эпидемия Ковида-19 была толчком для поиска такой необычной формы. Я помню тот момент, когда мир резко изменился, сломался, начались ограничения, закрывались границы, нам навязывали ношение масок, стали пугать людей всемирной катастрофой, колоть прививки всех производиетелей подряд… Мы здесь в России жили несколько десятилетий размеренной, очень понятной и очень спокойной жизнью без потрясений, и вдруг все сломалось. Я начал носить перчатки и боялся взяться за ручку двери, я нажимал кнопку лифта отверткой… И я хорошо помню это ощущение мрачной давящей всеобщей духоты, как будто все мы оказались в коконе гигантского паука. Этот фильм вырос из ощущения кошмара.
А еще… Это очень личное, но все же упомяну — тут еще было замешано личное… У меня сильно болела мама и только много времени спустя после съемок я понял, что во многом мной руководил огромный и внешний и внутренний страх. Это была сублимация.
В фильме ярко выражена идея апокалипсиса и слияние таких элементов, как абсурд и ужас. Каков был процесс построения этой вселенной?
Очень интуитивный был процесс, очень витальный, непредсказуемый и стихийный. Ничего не просчитывалось заранее, ну, кроме разве что декорации и реквизита. И общей канвы, структуры. Многое поменялось на площадке. Хотя у нас был написанный жесткий твердый сценарий. Но и он был написан на одном дыхании, за несколько дней, не знаю, за неделю, чуть больше, затем переписан… Но на площадке многое было добавлено и изменено. Это лилось потоком, валилось на пленку, сыпалось, падало как лава, прожигая насквозь реальность… Как адский огонь энергия этого фильма разносила нас!
Атмосфера клаустрофобии в фильме «Внутри каракурта» поражает. С какими трудностями вы столкнулись, создавая это чувство при ограниченных ресурсах?
Ну вы понимаете всю глубину проблемы… Раз задаете такой вопрос! Вы понимаете, с какими мощными проблемами мы столкнулись, с вызовами… Действительно, снимать экспериментальное кино, где все завязано на декорациях и реквизите, на интерьерах, крайне тяжело. Потому что денег нет. Потому что не можешь вложить во все свои фантазии деньги, залить все бюджетом… А надо придумывать как это все делать. Надо создавать. Это не реалистическое кино, где взял камеру и пошел на улицу поливать и вот тебе уже фильм. Ну хорошо, его часть. Нет. Тут попотеешь. Трудностей было очень много. Но давайте я скажу прямо и просто — мне просто повезло. С тем, что на нашем фильме было целых три очень талантливых безумных художника-постановщика! У которых горели глаза, которые так много умели, и которые обожают свою работу… И еще художники по гриму, гримеры, молодые спецы по пластическому гриму… А еще их героические ассистенты! Вот они все и вытащили. Я их нашел, а дальше спасали кино они. Серьезно. Нашему фильму просто повезло с командой, которая трудилась полностью бесплатно, как волонтеры. Почти год мы готовили это кино. И художники создали придуманный режиссером фильм. Это их заслуга и их сила. Она и сделала фильм.
И да, еще нам повезло найти такой сумасшедший и большой интерьер почти бесплатно. За это спасибо моим подписчикам в соцсетях. А еще повезло найти такого оператора, который сделал цвет фильма, сам, своими руками и талантом.
Какие режиссеры и фильмы оказали наибольшее влияние на ваше художественное и повествовательное видение?
Конечно же это Дэвид Линч и в первую очередь его «Голова-ластик». Это творчество Алехандро Ходоровски. Ларса фон Триера. Из русских конечно же это вселенная нашего великого режиссера Алексея Балабанова, его фильм «Груз 200», ну и конечно же Сергей Параджанов, его эстетика, его миры, они оставили след в моем сердце и моем фильме безусловно. Кроме того, на фильм повлияло мое увлечение в последние годы современным искусством, которое я очень ценю.