Сумма всех жизненных сложностей в порядке убывания

1210 – это много или мало? Или вообще ничто? Для человека с достатком 1210 рублей не значат ровным счетом ничего. Сущая мелочь, которую с легкостью можно выбросить на ветер, потратить на безделушки, и – забыть, что когда-то была в бумажнике такая незначительная сумма. Для тех же, кто перебивается с умеренного КЗОТа на КЗОТ, чьи доходы едва укладываются в шпалы прожиточного минимума, то и такие деньги значат много больше, чем просто сумма, добавленная в качестве государственной помощи. От этих денег, отвоеванных в прямом смысле и потом, и кровью, и слезами, пожалуй, зависит слишком многое. Сама жизнь, в конце концов. Жизнь обычного человека Николая Баранова, прошедшего самый ад Афгана, но ставшего никому ненужным в мирные времена. По идее спокойные, в идеале налаженные что на бытовом, что на духовном уровнях, но на самом деле пронизанные безнадегой, равнодушием, злостью как со стороны родных, для которых Николай оказался не просто лишним, а лучше бы мертвым, так и со стороны совсем ему незнакомых. Для последних Баранов – пыль на подошве их дорогих ботинок, ничто и никто, которого слишком легко не замечать, поскольку его и нет вовсе для них. Маленький сгорбленный человек оказался тенью среди теней, и свет для него более недоступен. Обшарпанные стены, облезлые обои, комната, напоминающая тюремную камеру. Затхло, душно, тяжко тут не жить, а выживать, оттягивая с неизбежностью час смерти.

21:20 – пришла тьма. Николай умирает. Струящийся по венам тусклый лунный свет меркнет и тает в его глазах, и ему в моменты невыносимой предсмертной агонии, когда горло заливает кровь, а сердце начинает биться в такт дальнему набату поезда, идущего по рельсам в дождливое ничто, начинают являться призраки прошлого, кровавые видения из Кабула и Кандагара. Сочащиеся кровью культи, монотонные и гипнотизирующие песни муэдзинов, песок тошнотворно-желтый и осколочно-острый, впивающийся в расцарапанные руки, в кожу, запачканную порохом и кровью, в глаза, жаждущие более не видеть кошмаров наяву. Но его явь – это война. Еженощная, ежедневная, ежеминутная, ежесекундная боль, страдания, рвущие плоть на части, на ошметки. На осколки, летящие в бездну, в пропасть, куда падает и сам Николай.

2012 год оказался богат в современном русском кино, вплоть до чрезвычайности, на картины, для которых была характерна остросоциальная тематика, выпирающая своими заморенными костями из плоти привычной чернушности или бытовушности, то есть теми категориями, без которых невозможно представить горький русский реализм. Причем данная остросоциальность, присутствовавшая и в последней картине Алексея Октябриновича Балабанова “Я тоже хочу”, и в витальной жестокости “Жить” Сигарева, и в политико-социальном манифесте “За Маркса…” Светланы Басковой, апогея своего достигла в картине, которая на выходе была в сути своей не ловкой имитацией жизни, не притчей, разыгранной в условностях, а квинтэссенцией самого бытия, решенной в крайне лаконичных, лапидарных с точки зрения киноязыка формах – фильме “1210” дебютанта Арсения Гончукова, рассказавшего историю борьбы и бунта брошенного на произвол судьбы ветерана-афганца, для которого прибавка к пенсии – сущие копейки – стала самоопределяющим постулатом, не отвоевав которую в реальной жизни наш герой бы утратил все. Он архаичен, он мыслит категориями морали в век, когда никакой морали не осталось в помине. Он грешон, но Бог его не простит, поскольку нет в этом пространстве, именуемом жизнью в средней полосе, Бога. Вера здесь лишена сакрального смысла, иконы – просто для галочки, но не для осознания того, что помолившись, выпросив чуток, воздастся, а за спиной проявится потустороннее светило. Николай – юродивый без явного юродства, уродливый без явного же уродства. Уродливость эта проявляется ближе к финалу, корни катарсиса которого восходят к небезызвестной “Шинели”. Сменяются цари, уходят в небытие часы и дни от Рождества Христова, но все по-прежнему на Руси. Сильный ненавидит слабого, а слабый рано или поздно перейдет ту опасную черту, за которой уже не будет человека как такового. Право быть правым все же важнее, бунт становится единственным выходом для человека, раньше верившего в идеалы. Но они мертвы. Истлели. Маленькая песчинка во вселенной одного государства, в которой каждый, кто уже у власти – сам государь. Больно, несправедливо. Война проиграна, трупы каменеют в афганской пустыне, но ее надо продолжать. До последней капли крови, до порванного нерва, до слез, тающих на ветру. “1210” – не фильм-приговор, но фильм-разговор со зрителем, с обществом. Честный, беспристрастный, беспримесный с точки зрения кристальности киноязыка и зрелости режиссуры, и бескомпромиссный в своих окончательных выводах, каждый из которых – обвинение, выпад власть предержащим и всем близлежащим, которые от них зависят и висят на волоске от бунта, от хаоса, от морока, от оглушающего крика в равнодушной тишине. Да, равнодушие, как и сон, рождает чудовищ. Нигилизм порождает колесо насилия, наушничества, лжи. Фильм в своей статической сонной манере застыл в пространстве небытия, комы и уже смерти. Но это смерть не Николая Баранова, отчаявшегося героя, а нас с Вами, которые виноваты во всем, что с ним произошло.

« Гончуков бьет в самую страшную точку»

В фильме “1210” режиссер Арсений Гончуков постоянно тебя обманывает. Само название – то ли дата, то ли код, то ли номер. А выясняется, что это сумма – тысяча двести десять рублей. Ветеранская надбавка, которую власти отняли у героя и таких же, как он, никому не нужных афганцев. Собственно, это узел, на который начинает наматывается клубок фабулы.

Смотришь на изображение – и не понимаешь: а где здесь, собственно, режиссер? Всё какое-то небрежное, неаккуратное, дрожащее, тусклое, в стиле home video. А потом ныряешь на глубину и видишь, что режиссер есть, просто он прячется за этим “как бы необработанным” куском реальности, чуть ли не случайно оказавшимся на пленке. Начинаешь видеть подбор натуры, работу с цветом, метафоры – эти бесконечные реки-преграды и мосты, по которым герой постоянно проходит, но никуда не переходит.

Но самое главное – сюжет. Поначалу кажется, что это такое straight movie – прямолинейное злободневное публицистическое кино без всяких там вторых смыслов и неоднозначностей. Но в финале вдруг понимаешь, что герой, которого так темпераментно сыграл Роберт Вааб, не такой уж и симпатичный, если присмотреться к нему повнимательнее. Не так уж неправы его дочь и ее муж, смертельно уставшие от его “закидонов”.

А уж за что досталось двум теткам из фонда – вообще непонятно. Да, хамки, да, противные, да, олицетворение Бездушной Системы, но так-то с ними зачем? Герой требует денег именно с них, но что они могут сделать. Из своего кармана, что ли, выложить?

И самое удивительное: выясняется, что денег никто у него не отнимал. Эту злосчастную тысячу двести десять просто включили в пенсию. Но ему не деньги нужны (он, как мы видим, ими разбрасывается), а признание государства – да, кровь проливал, да, мы помним, вот тебе награда. Не сумму в тысячу двести рублей у него отняли, а нечто большее. Раньше он был ветеран – а теперь простой пенсионер.

Поначалу даже кажется, что это какой-то сценарный просчет – лучше бы просто отняли, иначе уходит всё напряжение истории. Но в том-то и дело, что напряжение истории не внешнее, а внутреннее. Мы хотим видеть социальный контекст, а Гончуков упорно переводит нас в контекст психологический. И когда ты это понимаешь, открывается, может быть, главная трагедия нашего человека: всё внешнее, социальное и теоретически вполне решаемое мы переводим в свое, нутряное, больное, с которым не расквитаться и от которого только пулю в лоб.

Неудивительно, что многие кинотеатры отказываются брать фильм для проката, – Гончуков бьет в самую страшную точку. Причем бьет, как я понимаю, и себя самого – иначе не снимал бы кино на свои собственные деньги и не был бы “сам себе продюсер”, “сам себе дистрибьютор”, “сам себе пиарщик”.

Тем не менее, уже послезавтра фильм можно будет посмотреть в трех московских кинотеатрах – “Художественный”, “Факел”, “Звезда”. Удовольствия не получите – не то кино. Но что заболеете этой историей (меня фильм уже неделю не отпускает) – почти гарантирую.